Вторая Отечественная

Вскинув винтовку и плотно уперев приклад в плечо, я сделал первый выстрел; мгновением спустя ко мне присоединились и Василий с Прохором. Я с пяти шагов не промахнулся — и лихорадочно дернув затвор, досылая новый патрон, вновь выстрелил, едва сместив планку целика и мушки на животе очередного противника…

Но и турки также начали стрелять в ответ — и, увы, все также с пяти шагов.

Вскрикнул раненый в ногу Прохор, дважды дернулся от ударивших в грудь пуль Василь. Сам мастеровой успел до того трижды нажать на тугой спуск нагана, ослабевшей рукой попав только один раз… А меня спас от неминуемой смерти армянский боец, резко выпрямившийся с окровавленным ятаганом в руках именно в тот момент, когда турецкие пули полетели в мою сторону!

Вражеский выстрел опрокинул безмолвно умершего ополченца прямо на меня; оказавшийся довольно тяжелым, крепкий парень упал спиной вперед — и невольно сбил меня с ног. Но придавленный телом дружинника — и прикрытый им, словно щитом! — я нашарил выпавший из разжатой ладони Василий наган, и разрядил в османов остаток барабана, свалив еще двух османов! А третьего, последнего вступившего с нами в бой врага снял Прохор, более проворно перезарядивший свой винтарь…

Трясущимися от страха и напряжения пальцами я откинул защелку барабана и попытался вручную извлечь стрелянные гильзы. Но раздувшаяся после выстрелов мягкая латунь так просто наружу не пошла — пришлось орудовать шомполам нагана, и только затем вновь по одной заряжать каморы патронами.

Какая удача, что безвременно почивший второй номер где-то успел изучить наган и умел им владеть… Кто знает — быть может, мастеровой состоял в одном из многочисленных революционных кружков или организациях, и уже получил какую-то боевую подготовку? Как бы то ни было, отчаянно боявшийся своего первого боя (и, увы, последнего) Василий принял его с честью — и погиб достойно русского солдата…

— УРРРААА!!!

Я еще не успел окончательно изготовиться к стрельбе, как турки, все же не выдержавшие удара контратаковавшего резерва, попятились назад, пытаясь отстреливаться. Но гораздо чаще раздаются менее оглушительные хлопки офицерских самовзводных наганов, косящих османов в ближнем бою как бы не эффективнее моего пулемета! Однако, пожалуй, османов сильнее всего пугают холодно сверкающие граненые русские штыки, нацеленные в их животы — и легко пронзающие человеческую плоть, оставляя незаживающие раны. Несмотря на славное янычарское прошлое, эти османы оказались пожиже наших бойцов в ближнем бою…

В итоге взвод прапорщиков, хорошо обученных штыковому бою и прочим солдатским премудростям, сыграл роль штурмовой группы — кои, если мне не изменяет память, как раз и появились на полях Первой Мировой. Вооруженные не только винтовками, но и наганами, в ближнем бою офицеры сумели опрокинуть османов на нашем участке, частично переколов их штыками — но по большей части расстреляв в упор! Пусть и потеряв при этом треть взвода…

И сделали это до того, как турецкий командир передового отряда осман (быть может, даже поредевшего во время марша полка!) сумел сориентироваться и своевременно перебросить резерв к наметившийся точке прорыва….

Минут через десять метель начала резко стихать — а с увеличением дальности видимости, возросла и эффективность пулеметного огня уцелевших расчетов. Сдерживая до того турок частым и точным винтовочным огнем, подкрепление Букретова, оставшееся до поры на позициях дружинников, дотянуло до момента, когда в тылу осман раздались голоса сигнальных труб — и последние начали откатываться назад, зализывать раны и перегруппировываться для нового удара.

Вот интересно, а вражеский командир остановил бы атаку, зная наверняка, что при первом подъеме патронов нам удалось взять их в обрез, и большинство пулеметчиков уже израсходовали практически все ленты?!

Хм, какие только мысли не посещают голову, когда во второй раз (первый был спешным и потому корявым) перебинтовываешь раненого товарища…

Пуля, на удачу Прохора, лишь задела его ногу вскользь — впрочем, вырвав при этом кусок плоти из бедра. Ранение опасное ни сколько критическим повреждением и кровоизлиянием, сколько возможным заражением: пенициллина-то еще нет. Хотя, собственно, его и под Сталинградом особо-то не было двадцать девять лет спустя… Так или иначе, третьего номера расчета я также потерял — как, впрочем, и поврежденный пулемет.

А пока кривится, но безмолвно терпит перевязку Прохор (молодец мужик, с характером, боевитый!), в окоп спрыгнул престарелый армянин явно преклонных лет, с пронзительным, горестным кличем упав на грудь застреленного ополченца… Прижав к себе голову парня, уставившегося в небо уже навеки равнодушным взглядом, тот протяжно завыл, лишь иногда причитая про себя:

— Васак… Васак…

У меня от этой картины предательски защипало в глазах и запершило в горле, а Прохор едва слышно прошептал:

— Наверное, сын…

— Наверное.