Вторая попытка

— Эй, малыш, — позвала я. И потом уже громче: — Ну, дай маме знать, что с тобой все хорошо. Мама волнуется…

Я впервые сознательно назвала себя мамой. Тишина в доме, тишина во мне, даже желудок сдался и обречённо замолчал. Только сердце бешено тук-тук, тук-тук…так громко, что оглушает, и удивительно, ну как никто не услышит этого громогласного стука, не придёт, не спасёт? Я ждала шевелений ребёнка долго, так долго, что уснула. А когда проснулась, все было также. Новое пятно крови на постели, протекла, несмотря на прокладку, а малыш молчит, не шевелится совсем…

Глаза застилали слёзы. Ну почему же все так паршиво, почему не может быть так, как у обычных, нормальных людей? Я у меня есть две простыни, обе помеченные моей кровью. Я смогу сделать веревку.

Каждую из простыней я распорола надвое, и связала так крепко, насколько позволили мои ослабшие руки. Шевелить пальцами мне было сложно, в ушах тонко звенело — я пила одну лишь воду уже третий день. А когда веревка была готова, отчаяние накатило с ещё большей силой. Только сейчас я поняла, что её некуда привязать. Кровать была слишком далеко от окна, и она была дурацкой — деревянный параллелепипед, без ножек или витых спинок. Лаконичное дерево, удобный матрас. Батареи как таковой тоже не было — пластины отопления были утоплены в стену, я сломала все ногти, пытаясь добраться до трубы, которая там, в глубине, наверняка была. Лёгкий комод или столик не годятся. До ванной слишком далеко, мне не связать такой веревки, материалов не хватит… А потом вспоминала, что там, за садом еще и высокий забор…В общем бельё я испортила зря. Зато в нелепых хлопотах прошёл почти весь день, порой я даже забывала о том, насколько голодна. Пыталась вспомнить, а шевелился ли ребёнок в течение дня — и не могла.

Схватки — если это были они, периодически происходили. Я замирала и пыталась расслабиться. Они проходили, но не сразу, истрепав все нервы. Сейчас я лежала и глядела в потолок. Руки гладили живот, стараясь добиться от него отклика, причём я делала это неосознанно, уже по привычке. Рано, говорила я. Совсем рано, никуда не годится. Сиди внутри, до самого сентября, ну куда нам спешить?

— Сынок? — позвала я. Безрезультатно.

За окном мне почудилось движение. Я повернула голову — рыжий кот сидит на подоконнике. Тот самый, изображение которого у меня уже есть.

— Привет, — поздоровалась я.

Кот вальяжно потянулся всем своим холеным телом. Затем спрыгнул с подоконника в комнату, огляделся. Судя по всему, он нисколько не боялся, наверное, это его дом. Да и где ему ещё жить, такому толстому, не в лесу же. А кот тем временем запрыгнул на постель, потыкался лицом в мои руки, лежащие на животе. Мол, сколько можно себя-то гладить, если я пришёл? Я засмеялась, отняла одну руку, приглашая. Кот, тяжёлый, тёплый, лег прямо на мой живот, я поерзала, устраиваясь поудобнее, и погладила рыжего наглеца. Тот замурлыкал от удовольствия и тихонько выпустил когти в ткань футболки, скрывающей живот, чуть царапая кожу.

— Вот наглый, — восхитилась я.

Я была рада хоть такой компании. Накатило умиротворение. На мне лежал тёплый кот, он мял мой живот лапками и с упоением мурчал, на меня светило солнце, заглядывающее в окно, яркое, весеннее. И на секунду я забыла о том, насколько все паршиво. Улыбнулась. И тут из глубин моего живота навстречу лапкам кота раздалось лёгкое движение. Я замерла, не веря себе самой. Но движение повторилось, на этот раз уже увереннее. Даже кот его почувствовал и навострил уши. Я снова засмеялась, но теперь уже от счастья. Ребёнок во мне жив. А как выбраться из этой передряги я ещё придумаю.

Мои пальцы перебирали длинную мягкую шерсть кота. Наткнулись на ошейник. Да, кот явно был домашним.

— Спасешь меня ещё раз?

Кот зевнул. На кусочке бумаги ненавистным серым карандашом я написала записку. Не стала даже перечитывать, ибо содержание было очень похоже на бред душевно больной. И когда кот ушёл, он унес мою записку, свёрнутую трубочкой и прикрепленную к ошейнику с собой.

Наступила ночь. Я уже сбилась со счёту какая. Сегодня я спала без света. Точнее не спала, а просто лежала и смотрела в серый в темноте потолок. Ребёнок слегка шевелился, это радовало. Но промеж моих бедер было сыро. Я знала, что это кровь. Знала и боялась встать, а вдруг спровоцирую ещё большее кровотечение? И боялась увидеть её, такую алую, яркую. Словно, если я не буду обращать внимания на проблему, она рассосется сама собой. А темнота успешно помогала мне лгать самой себе. Я думала о рыжем коте. Вернулся ли он к своему хозяину? Заметил ли тот мой бред, излитый на бумагу? Поверил ли в него?

Где-то далеко в глубинах тёмного пустого дома что-то гулко грохнуло. Шум растворился, словно его и не было, и на мгновение я испугалась, а вдруг и правда галлюцинации на почве стресса и истощения? Но звук повторился, еле слышный, далекий, но такой желанный, говорящий о том, что я в этом склепе не одна.

Двадцатая глава