Вторая попытка (СИ)

— Нельзя же так, расслабьтесь, — мягко пожурила меня акушерка, которая должна быть рядом со мной следующие несколько часов. — Все хорошо будет, уж поверьте, я дама опытная, бывалая.

Расслабиться не получалось. Сквозь неплотно смеженные веки я видела мелькания чужих силуэтов, которые продолжали суету вокруг меня, чувствовала прикосновения чужих рук. Чья-то ладонь легла на моё плечо. Иначе, это прикосновение отличалось от всех прочих. Я открыла глаза. Рядом со мной на табурете сидел Адам. В голубом халате, дурацкой голубой шапочке, от их насыщенного цвета его обычно серые глаза тоже казались невыносимо голубыми. Я выдохнула от облегчения и расплакалась. Теперь-то я точно знала, что все будет хорошо.

Слёзы катились градом, но это были слёзы облегчения. Ничего не изменилось. Но он был рядом. И теперь уже не страшно.

Длинные пальцы коснулись моих щёк, вытирая слёзы.

— Привет, — сказал Адам и улыбнулся. — Трусишка.

— Привет, — я всхлипнула, старательно пытаясь перестать плакать. Впрочем, накатившая схватка к слезам не располагала. Она просто приказывала сосредоточиться и вытолкнуть ребёнка наружу. — Ты как здесь?

— Анатолий Васильевич позвонил сразу. Ну что, будем рожать дочку?

— Мальчик, — улыбнулась я. — Пол ребёнка так и не определили.

— А это мы ещё посмотрим.

Он взял меня за руку. И сразу накатила уверенность. Все так же плескалась внутри боль, так же судорожно, в едином порыве сжимались мышцы живота, но теперь-то я знала: все будет хорошо.

Я хваталась за эту руку, как утопающий за соломинку. Когда лежать стало невмоготу, а упрямый ребёнок, который столько пугал меня преждевременными родами, отказывался выходить, я встала и, держась за Адама, ходила кругами по комнате. Когда накатывала схватка, сжимала её что есть сил, стискивала зубы и сдерживала дыхание. Голубой чепчик Адама потерялся, чуть отросшие волнистые волосы взлохмачены. Хотелось коснуться их, аккуратно пригладить рукой, но хотелось отстраненно — не до того было. Я шагала и терпела, Адам засекал интервал между схватками, акушерка следовала за нами след в след, словно приклеенная. Наконец дверь открылась, и вошёл Анатолий Васильевич. Кивнул мне на кушетку, я с трудом, не отпуская руки Адама, на неё опустилась. Последовал очередной осмотр. Меня уже даже не смущало, что врач осматривает меня, залазит в меня пальцами при Адаме, я хотела только одного — родить скорее.

— Ну все, завязываем с пробежками, — распорядился доктор. — Сейчас будем рожать.

А дальше все смешалось в один клубок боли. Он смотан с моими стонами, короткими, отрывистыми словами доктора, с взглядами Адама, в которых, как бы он от меня не прятал, плещется страх. Смотан крепко-накрепко, не размотать.

— Не тужься, — говорит доктор.

Я недоумеваю. Как можно не тужиться, если тело делает это само? Нисколько не интересуясь моим мнением?

— Теперь тужься. Давай!

Накатывает схватка, я старательно тужусь, сжимая руку Адама в своей так, что, кажется, вот-вот затрещат кости. Схватка скручивает моё тело и отпускает, но я не чувствую облегчения, я чувствую огонь, который растекается от моего живота по всему телу. Это нормально? Мои глаза застилает пот, который кто-то вытирает, кто-то убирает с моего лица упавшие на него пряди волос. Я не вижу. Я сосредоточена на своей миссии и на боли, что терзает моё тело. Вновь схватка.

— Давай, давай, — азартно выкрикивает Анатолий Васильевич. Словно он на скачках, и у кобылы, на которую он поставил, есть все шансы выиграть забег. — Головка показалась.

— У неё тёмные волосики, — шепчет Адам на моё ухо.

— Какого хрена, — пытаюсь возмутиться тем, что он смотрит в мою промежность, когда оттуда совершенно не романтично и абсолютно асексуально вылазит ребёнок. Но у меня не хватает сил, и я вновь стискиваю зубы и тужусь.

— Все! — кричит Адам не менее азартно, чем доктор. — Все, ты сделала это!

— Поздравляю, — шепчу я и откидываюсь на спину. Во всем теле какое-то звонкое опустошение.

Адам бросил меня, он отошёл туда, где все, где сейчас мой ребёнок. Я прислушиваюсь — почему он не кричит? Случилось что-то страшное? Я пытаюсь подняться, встать, подойти к ним. Каждая секунда растягивается в вечность. И тогда я слышу писк. Да, это даже не плач. Просто тонкий писк, чуть громче комариного. И снова плачу. Адам несёт мне ребёнка, небрежно завернутого в пеленку, и я вижу торчащую крошечную пяточку.

— Смотри, какая принцесса.

— Девочка! — я смеюсь и принимаю ребёнка на руки.

— Прости за заминку. Её осматривали.

Ребёнок невероятно маленький. У девочки — мне нужно привыкнуть к тому, что это девочка — невероятно маленькое личико, крохотные плотно сжатые кулачки, кожа на них сморщена.

— Тридцать восемь сантиметров, килограмм четыреста пятьдесят. Дюймовочка!

— И правда.