Вторая сущность

Однажды Мария верно сказанула: люди как люди, а я вроде черта на блюде. Люди — спокойно посередке, а я — как черт на сковородке. Признаться, иногда меня собственный характер давит. Тяжело мне с ним, будто горб двухпудовый таскаю. И ведь горб-то добровольный — возьми да сбрось. Говоря проще, плюнь и разотри. Ибо замечено, что в конце концов все устраивается само собой. Только вот закавыка…

Раз плюнул, два плюнул, три плюнул… Чувствуешь, что жирок в тебе ядреный зажелтел. Щетинка вроде бы с копытцами ощущается. А там, глядишь, и хрюкать охота. Я к тому, понятно к чему, — коли плевать на тревоги, то зарождается в человеке рак. Не печенки-селезенки, а рак второй сущности. И если при натуральном раке растут клетки — проще говоря, дикое мясо, — то в этом случае вторая сущность как бы перерождается в первую. Прости господи, человек становится куском мяса. Ест, пьет, на работу ходит и телевизор глядит. Полюбила Васю я — оказался он свинья.

Ну а каково мне стало работать с Вячей? Вижу, начал он без напарника шуровать. Корячится, а вздымает. А уж те грузы, которые впору лишь двум, мы в утреннюю смену с Серегой перекидаем.

Есть у нас сквозные стеллажи, а меж ними проход. Хоть с этого боку подходи, хоть с того. Выдернул это я коробку и отпрянул от ужаса: в пустом проеме рожа знакомая, но неописуемая. Мой ум-то знает, что это Вячик, а пока это знание до сердца дошло, оно и перепугалось. Меж коробок полумрак, да очки черные, да кожа бледная — ну прямо череп в парике, донышки глазниц поблескивают…

— Расскажи-ка баечку, мухомор, — вежливо попросил Вячик.

— Это можно, куриный лоб, — соответственно отозвался я. — Мне один народный дружинник поведал…

…В сберкассе дело было. В тот день работали три женщины. В обеденный перерыв одна пошла в столовую, а две остались пить чай на месте. Возвращается, а обе чаевницы спят: одна у чайника, вторая на рабочем месте. Растолкала она сотрудниц… Мать честная, плешь густая — денег нет как нет. Много тыщ не хватает! Загадка. Да отгадал ее следователь… Перед обедом заходил парень в темных очках, с длинными волосьями и чемоданчиком в руке. Этот чемоданчик он под столом и оставил. А в нем баллон с сонным газом и часовым механизмом. Ну?

— Поменьше ходи на импортные фильма, короед.

— Отчего ж не походить, дуб отечественный?

— Я тебе, дерьмо плюгавое, тоже байку расскажу… Жил один свистун. И вроде тебя принюхиваться любил. Так однажды — какое горе — наступил нечаянно на провода высокого напряжения. Жалко свистуна, сильно обуглился. Как?

— А так: с виду ты не дурак, а мозгов на пятак.

— Вот что, горшок ископаемый… Если и дальше будешь здесь тасоваться, то… понял?

И он удушливо заперхал, как бы показывая, что ему трудно дышать, как бы намекая, что и мне не будет хватать воздуха.

— Не, не понял.

— Щелкну раз по лбу, в коробку упакую и на свалку вывезу. А?

— Одним щелчком, Вячик, меня не одолеть.

— Тебя-то? — фыркнул он.

— В былые времена схватывался со лбами покрупнее тебя.

— Наверное, срок волок?

— Четыре года.

— За что приземлили?

— Как это за что? Добровольцем пошел.

— Хватит сопли распускать — и так скользко. Запомни, я предупредил.

Все это с гнусавинкой, да картавинкой, да еще со злобой неописуемой. И с душком коньячным, крепким, дорогим, — на вид грамм двести взял.

Вячик ушел во мрак склада, приволакивая свои конечности. А я стою истуканообразно, — мне ведь убийством угрожали. Или он пугал?

Не скажу, что я струхнул. Правда, не скажу, что и не струхнул. Да все это без разницы, поскольку никакая трусость меня не укротила бы. Боялся бы, а шел — такова моя вторая сущность, да и первая такова. Я не верю, когда указуют: вот, мол, храбрец. А мне подавай обстановку его храбрости. Я знавал мужика, который вынес из-под горящей и рухающей кровли троих детишек, а при своем начальнике заикался, как ежик. Или война…

Да скажи мне на фронте, что, мол, тебе угрожает некий балбес… И вот закавыка — ни тогда, ни теперь смерть в бою от пули, от осколка, в рукопашной не казалась жуткой. Трагичной — да. Но не страшной. Почему же смерть от удара ножа в темной подворотне пугает хуже привидения?

9

В домино я не стучу, поскольку народ там собирается однообразный, а мне подавай разнообразинку. Но как-то шел нашим сквером мимо этих стукачей и познакомился с мужиком, любителем озер да лесов. Сивоухий такой мужичишко. Ну и сговорились на пятницу с ночевкой — насчет рыбки и поздних грибков…

Чтобы не заезжать домой, собрал я «сидор», именуемый рюкзаком-горбовиком, и с ним отбыл на работу. Вахтерша Шура обомлела, поскольку этот сидор чуть не с меня ростом. Чтобы не случилось подозрений при выходе, развязал я рюкзак и нутро его предъявил. Там хроме всякого прочего лежал, мною утрамбованный, спальный мешок…

— Куда собрался, Фадеич? — полюбопытствовал Серега.

— На лоно.

— За рыбкой?

— Напарник мой порыбачит, а я насчет грибов.

— Поздновато для грибов.

— Варушек наберу.

— Эх, в лесу с компашей шик! Взять бабец, магнитофон, ящик горючего, жратвы — и погудеть на берегу водоема. Ресторана не надо!