Вторая весна

— Вы волнуетесь, и швырнули на одну полку и гражданскую войну, и Колумба. Но это хорошо, что вы волнуетесь. Да, времена теперь не те. Прошла романтика Каховки и Волочаевека, и даже романтика Магнитки и Комсомольска-на-Амуре. Но почему это должно повторяться на целине? Жизнь не умеет повторяться. На целине все будет по-иному, и люди буду иные. Лучше? Не знаю. Хуже? Нет, ни в коем случае Но все будет по-иному. А теперь о Колумбе. А разв на борту у него не было дряни и человеческого балласта? Разве не путались в ногах великого адмирала трусы, авантюристы, склочники? Но не все же склочничали, интриговали, лодырничали. Кто-нибудь и ставил паруса, вертел штурвал, конопатил течь и боролся с ураганами. И не большинство ли было таких?.. Однако оставим пока историю, и далекую и близкую. Вернемся к нашим дням и нашим людям. В списке, который вы начали, есть еще кто-нибудь?

— Найдутся! Шполянский. Поехал шинкарить на целине и организовывать кражи.

— Ну вот еще, Шполянский! Этого сбросьте с ваших счетов. От подлецов нигде не скроешься. Еще?

— Неуспокоев, — осторожно сказал Борис. — Конквистадор целины.

Егор Парменович долго и невесело молчал, потом сказал хмуро:

— Оставим и его пока. О нем рано еще говорить вот так, безапелляционно.

— Тогда Мефодин. Он надеялся, что целина ему новую характеристику выдаст. Так он сам мне сказал.

— Даже так? С Мефодиным у нас нехорошо получилось. Я хотел заняться им в Жангабыле. Эх, черт, сколько раз говорил я себе: никогда ничего не откладывай на завтра!

— Давайте закончим о Мефодине. Он и сейчас работает, тянет машины на перевал. Видели?

— Нет, не видел.

— Работает. И нельзя ли не поднимать против него дела? Я ручаюсь за парня! — горячо вырвалось у Бориса. — Его запутал Шполянский. Вы увидите, каким работником будет Мефодин в совхозе!

— Тут, видите ли, такое положение, — медленно, обдумывая что-то, начал Егор Парменович, но в лицо им ударил такой ветер, что директор закашлялся и отвернулся. — Ого, это с Шайтан-Арки. Значит, перевал недалеко. Давайте постоим за этой машиной, покурим, отдохнем и тогда поднимемся на перевал.

Они спрятались за машиной, стоявшей на тормозах. Рядом с ней отдыхали, тоже спрятавшись за большим камнем, ребята, тащившие машину на перевал.

— А со Шполянским как? Тогда и его придется амнистировать, — закурив, оказал Егор Парменович. — Нет, так не годится! Придется Мефодину ответить за то, что он натворил. А натворил он не так уж много. Кражи не было, теперь это ясно. Была нелепая, мальчишеская месть. Уж не подражал ли он в самом деле Казбичу?

Егор Парменович чему-то тихо улыбнулся и, глядя на окутанные туманом горы и на уходящий ввысь уступ Шайтан-Арки, заговорил медленно, будто читая по книге:

— «Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы… Казалось, дорога вела на небо… она все поднималась и, наконец, пропала в облаке, которое вчера еще отдыхало на вершине Гуд-горы… Воздух становился так резок, что больно было дышать… Но со всем тем какое-то отрадное чувство распространялось по всем моим жилам, и мне было так весело, что я так высоко над миром…» — Егор Парменович посмотрел на Бориса виновато. — Забыл местами. И не подумайте, что зубрил или заучивал. Само запомнилось. Позвольте, а почему я вдруг вспомнил это?

— Потому что заговорили о Казбиче, — хмуро ответил Борис. — А надо говорить о Мефодине.

— Вы недовольны? — придвинулся к нему директор.

— Откровенно говоря — недоволен. В беде Мефодина и мы виноваты. Каждый в своей мере.

— Это верно. Грушин очень хорошо заступился за Мефодина в школе и ждал моей поддержки. А у меня другое было в голове. Слишком мы деловые люди, слишком в одну точку устремлены и ничего иногда, кроме этой точки, не видим и не замечаем. Давайте вот что, давайте мы и будем выручать Мефодина из этой беды. Хорошо?

— Это уже лучше, — повеселел Борис.

— Вот мы и вернулись к целинному фону. — Егор Парменович сунул руки в рукава и привалился плечом к борту машины. — Мефодин чутьем понял, что на целине он найдет нужный ему капитальный ремонт и закалку при высоких температурах. Это не фон?

— Согласен. Мефодин думал о целине.

Борис тоже привалился к машине. Они стояли теперь лицом к лицу, близко друг к другу, и под холодным ветром, высоко над землей, на голой горе, им стало теплее и уютнее.

— А думают ли о ней остальные? Тогда почему они охотнее говорят о «Королеве Марго» или о «Возрасте любви», чем о целине? А ведь это огромная перемена в их жизни.

— Поэтому и не говорят. О главном в жизни не легко говорить. Мало говорят, зато много делают. Вы видели их на Шыбын-Утмесе, на рубке леса, на промоине и видите здесь, на этой Чертовой спине. А они даже не замечают, что это подвиг, во всей его силе, разумности и красоте. Вот вам отдельные звенья, найдите в себе уменье и горячее сердце оковать их в единую цепь и тогда на конце ее вы увидите, подобно верному якорю, жажду добрых дел и смелых поступков. А это и есть целина!