Вторая жена

В эту минуту вошел ловчий и окинул всех беглым взглядом. То был молодой человек с суровыми чертами лица, в котором, однако, проглядывал страх за похищенный пороховой рог.

— Ого! Из моей собственной комнаты? — сказал он, и кровь бросилась в его смуглое лицо.

Он прямо подошел к наследному принцу, забравшемуся в угол и обеими руками прятавшему за спиною рог с порохом, и без церемонии взял герцогского сына за плечо; но это не прошло ему даром: принц затопал на него ногами, другой маленький принц тащил его назад за сюртук, а Лео подлетел к нему с поднятым хлыстом.

— Постой! Я расправлюсь с тобой так же, как дедушка! — кричал он. — Помнишь ли ты, как он ударил тебя хлыстом по лицу?

Ловчий вдруг помертвел; он поднял кулак, чтобы сразить неукротимого мальчика.

— Негодяй! — проговорил он, с трудом сдерживая свой гнев. — Мне что ж, пожалуй, делайте, что хотите! Я бы всех вас взорвал на воздух!

И он вышел, сильно хлопнув дверью. Дети с затаенным дыханием ждали, когда умолкнет шум его шагов за дверью кухни, а потом выпорхнули вон.

Немного погодя из дому выбежала Лен, и защитив рукою от солнца глаза, пристально посмотрела в глубину парка. Это происходило в то время, когда Майнау в сопровождении двух дам возвращался к кленовым деревьям.

— Что такое, Лен? — спросил он, заметив ее волнение.

— Они в индийском саду, то есть дети, барон! Я видела, как побежал туда маленький барон, — сказала она торопливо. — Господи помилуй! Они ведь взяли с собой порох и спички! Мне сейчас передал это ловчий.

С криком ужаса повисла герцогиня на руке Майнау, который тотчас же направился к «Кашмирской долине». Лиана и фрейлина поспешили за ним, а воспитатель, беспечно бродивший вдоль шпалерника, услышав гневный зов герцогини, также бросился вслед за ними, широко вышагивая своими длинными ногами.

Они пришли как раз вовремя, чтобы испытать тот ужас, который обыкновенно ощущаешь ввиду неминуемой опасности.

Посреди веранды индийского домика на блестящей пальмовой циновке сидели дети; они насыпали маленькую горку пороху, а в середину ее воткнули зажженный восковой огарок, тоненький фителек которого горел ярко, и достаточно было малейшего движения воздуха или чьего-либо ускоренного дыхания — и порох моментально вспыхнул бы! Конечно, этой ничтожной горсточки пороха недостаточно было для того, чтобы взорвать дом колдуньи, как хотели того дети, — опасность была в бесконечной неосторожности детей, которые, всецело отдавшись своей затее, не думали о себе. Тесно прижавшись друг к другу, они окружили так называемую «мину» и, наклонившись над нею, с затаенным дыханием ждали того момента, когда фитиль догорит и огонь достигнет пороха.

Лео сидел на корточках между обоими принцами и мог прежде всех заметить приближающихся.

— Тише, папа! Мы взорвем колдунью на воздух!.. — выговорил он почти шепотом и не отводя глаз от огня.

Одним прыжком очутился Майнау у веранды; не входя на ступени, он нагнулся и пальцами загасил пламя свечи. И когда поднялся, то был бледен как смерть; герцогиня же истерически рыдала, опустившись на руки фрейлины. Однако она тотчас же оправилась.

— Принцы сегодня лягут спать без ужина, а завтра в наказание не будут кататься верхом, господин Вертер! — приказала она строго, в то время как Майнау сильно журил Лео и тряс его за плечи.

Лиана подошла и обняла плачущего ребенка.

— Неужели, Майнау, ты и в самом деле будешь взыскивать с него за грехи его прежней наставницы? — спросила она кротко, но серьезно. — Мне кажется, это было бы так же несправедливо, как если бы кто вздумал осуждать народ за подобное жестокосердие, тогда как его систематически поддерживают и даже утверждают в его нелепых поверьях.

Она нежно провела дрожащей рукой по чудным глазам мальчика, которые избежали неминуемой опасности — потери зрения — только благодаря своевременному вмешательству отца. Лицо герцогини приняло тот мертвенно-болезненный оттенок, который уже раз испугал Лиану при первой их встрече в лесу; герцогиня забыла, что ее окружали фрейлина, воспитатель ее детей и он сам, на губах которого так часто появлялась насмешливая улыбка торжества; она видела только, как молодая прекрасная женщина прижимала к сердцу мальчика, а это был его ребенок, его портрет, которому эта равнодушная молодая женщина так спокойно заявляла свои материнские права, — это было невыносимо! Тщательно сдерживаемая ревность охватила ее со всею силою… Она лишь настолько овладела собою, чтобы не вырвать у ненавистной ей особы ребенка своими царственными руками, но зато совершенно изменила роли милостивой и благосклонной повелительницы.

— Извините, моя милая, ваши воззрения так странны, что они столько же идут к моему старому милому Шенверту, как трехцветное знамя, выкинутое на одной из его башен, — сказала она резко, указывая на замок. — Вы извините меня, но, слушая вас, я все время думаю, что это говорит простая гувернантка, какая-нибудь Шульце или Миллер, разве вы так мало цените преимущество носить блестящее имя Майнау?..