Вторая жена

Среди этого зала стоял длинный дубовый стол, за одним концом которого сидела девушка, поразительно некрасивая собой. Можно было просто испугаться при виде этой непомерно большой головы, с жесткими рыжими волосами и с физиономией негра, с тою только разницей, что кожа ее, хотя и покрытая веснушками, была необыкновенно бела и нежна. Только проворно работавшие руки были чудно хороши, точно изваянные из мрамора. Девушка вертела между пальцами ветку лиловой сирени, и казалось, чудный аромат исходил от этой ветки и наполнял комнату — так свежа была она; но стебелек ее в эту минуту обвивался тонкой полоской зеленой бумаги, почему только и можно было догадаться, что это был искусственный цветок.

При входе графини девушка вздрогнула от испуга, цветок полетел в сторону к прочим материалам, а на молчаливых свидетелей ее занятий был наброшен платок.

— Ах, мама! — воскликнула вполголоса молодая девушка, стоявшая у другого конца стола, спиною к двери.

Волосы ее, белокурые с красноватым отливом, были совершенно распущены и, подобно золотой мантии, покрывали ее плечи до самого подола ее светлого кисейного платья.

Увидав ее с распущенной косой, графиня на секунду замедлила шаги.

— Почему ты так растрепана? — спросила она коротко, указывая на волосы.

— Я возвратилась домой с сильной головной болью, милая мама, и поэтому Ульрика расплела мне косы, — робко ответила молодая девушка. — Ах, это ужасная тяжесть! — вздохнула она и закинула голову, как бы изнемогая под этой тяжестью роскошных волос.

— Ты опять бродила по этой жуткой жаре и на несла сюда негодной травы для забавы мужиков? — спросила графиня гневно и строго. — Когда же настанет конец этому ребячеству?

Она пожала плечами и бросила презрительный взгляд на стол. На нем лежала целая кипа папиросной бумаги рядом с прессом, из-под которого молодая девушка только что вынула несколько орхидей, чтобы уложить их в гербарий. Ее сиятельство графиня Трахенберг, урожденная княжна Лютовиская, знала очень хорошо, что старшая дочь ее, графиня Ульрика, занималась изготовлением искусственных цветов, которые посылались в Берлин, где очень хорошо оплачивались; дело ) I о велось с помощью старой кормилицы, и никто не подозревал, что голова искусной художницы украшалась графской короной… Графине также было известно и то, что ее единственный сын и наследник замка Трахенберг с помощью сестры своей Юлианы отлично высушивал презренную, негодную траву и в виде сборника образцов чужеземной флоры продавал в Россию под чужим именем. Но урожденная княжна Лютовиская не должна была этого знать — и горе той руке, которую она застала бы за неприличной работой, или языку, который решился бы намекнуть об источниках увеличения доходов семьи: это было просто забавой, на которую следовало смотреть сквозь пальцы, — и более ничего!

Проходя мимо, графиня подхватила волосы дочери и взвесила на руке их «ужасную тяжесть»; что-то похожее на чувство материнской гордости промелькнуло на ее еще прекрасном, с резко очерченными чертами лице.

— Рауль должен бы это видеть, — сказала она. — Глупенькая, ты скрыла от него свое лучшее украшение!.. Я никогда не прощу тебе тех огромных бархатных бантов, которые ты придумала надеть на голову в первый визит его к нам… С такими волосами…

— Да ведь они рыжие, мама.

— Вздор! Вот эти рыжие, — сказала она, указывая на другую дочь, Ульрику. — Боже меня избави от двух рыжих голов! За что такое жестокое наказание?

Графиня Ульрика, вынувшая между тем из кармана какое-то вышивание, сидела, как статуя, и слушала беспощадные слова эти с невозмутимым спокойствием. Ни один мускул на ее лице не дрогнул: ведь ее красавица мать была права; но сестра подбежала к ней и, ласкаясь, положила голову ей на грудь, а потом принялась с нежностью целовать ее рыжие волосы.

— Сентиментальности без конца! — раздражительно проворчала графиня Трахенберг и положила на стол принесенный с собой большой пакет.

Взяв со стола ножницы, она торопливо вскрыла его и вынула оттуда футляр с ожерельем и белую шелковую материю, затканную серебряными арабесками.

С необыкновенною жадностью бросилась она на футляр, открыла его и, закинув назад голову, устремила испытующий взгляд на подарок; при этом она едва могла совладать с охватившим ее чувством неприятного удивления и зависти.

— Посмотрите-ка! Моя скромная овечка предстанет пред алтарем прекраснее, нежели прославленная княжна Лютовиская, — проговорила она медленно, подчеркивая каждое слово и играя в лучах солнца ожерельем из брильянтов и крупных смарагдов. — Да, конечно, для Майнау это возможно!.. А ваш отец был бедняк, я должна была бы еще тогда это заметить.

Ульрика вскочила, как будто мать ударила ее по лицу; в некрасивых, но выразительных, опущенных длинными ресницами голубых глазах ее сверкнула искра негодования; но тотчас же, овладев собой и продергивая зеленую нить в шитье, она сказала серьезным, монотонным голосом: