Вторая жена (ЛП)

— Вы здесь, — прошептала Поппи. Она была бледная с пустым взглядом. — Я приехала пораньше, чтобы помочь. — ее рука скользнула под локоть матери, она заглянула в лицо Роуз. — Ты в порядке? — спросила она с тревогой. — Ты сможешь это выдержать? — Поппи очень хотела быть необходимой Роуз в пучине ее горя. — Ты прекрасно держишься, мама, я позабочусь о тебе.

Мать и дочь обменялись взглядами совершенного понимания. Роуз, безусловно, понимала, что Поппи была в ужасе, но реагировала на горе с присущим ей истерическим пафосом, а сама Поппи знала, что мужество матери служит ей непоколебимой опорой в беде.

— Минти, я рада, что ты согласилась похоронить папу здесь. — Поппи окинула церковь взглядом. — Было бы неправильно оставить его в другом месте. Что заставило тебя изменить решение?

Роуз погладила Поппи по руке.

— Ш-ш. Сейчас не время.

На хорах органист открывал свой орган и готовился к службе. Трубы испустили серию стонов и вздохов, некоторые из которых звучали точно, как пищеварительные. Мои губы дрогнули. Поппи еще не закончила со мной:

— Будет ужасно, если ты встретишь в будущем кого-нибудь и уедешь жить… я не знаю… в Испанию, например. А он останется один в Лондоне.

— Поппи, — голос Роуз был резким. — Хватит.

В этот момент я даже восхищалась хамством Поппи, ее умением балансировать на грани оскорбления.

— Послушай меня, Поппи. Я не собираюсь уезжать на в какую Марбелью. Поняла?

* * *

Орган и хор добрались до конца гимна. Краем глаза я поймала мелькание нескольких белых платков. В темном костюме и черном галстуке Роджер прошел к кафедре. Он откашлялся. В этот момент выглянуло солнце, и разноцветные пятна света, проходящего сквозь витражи окна, рассыпались по полу нефа.

— Я знал Натана в течение двадцати лет и по большей части как своего коллегу, — начал он. — он до мозга костей был человеком дела. Мы провели вместе множество сражений, и я радовался с ним, когда мы выигрывали.

Был ли Натан человеком дела? Должно быть, так. Роджер улыбнулся, вероятно, вспоминая радости общения с Натаном в процессе погони за благополучием компании. Нас окружают лживые улыбки. Это цена, которую мы платим за цивилизацию — оскал и растянутые губы, скрывающие нечестивые мысли и чувства. Бьюсь об заклад, Роджер не смог бы вспомнить ничего действительно значимого о Натане.

— Лояльность, это то, чем отличался Натан в высшей степени. Он был верен коллегам, своей работе и особенно по отношению к компании…

Я закусила губу, пытаясь не пропускать в сознание оставшуюся часть речи Роджера. Служба шла. Ричард прочитал стихотворение Уолта Уитмена из «Листьев травы». Затем Роуз заняла место на трибуне.

— Это может показаться странным, — начала она, — не Натан несколько раз обсуждал со мной свои похороны.

Она лукавила. В этом не было ничего странного. Люди долгое время жили вместе, вероятно, любили друг друга и обсуждали свой финал. По моим наблюдениям, этот вопрос обычно мимоходом упоминают на фоне драматической завязки во втором акте и никогда больше не возвращаются к нему. К сведению, мы с Натаном никогда не касались этой темы.

Последовал шорох, некоторое смущение, мы ждали. Свет упал на Роуз. Она была красива в молодости. Не сексуальна, а действительно красива. Ее лицо отражало ее внутреннюю суть, и Роуз смело и без притворства открывала его посторонним взглядам. Рука Поппи метнулась ко рту. Роджер смотрел перед собой, Феликс захныкал.

— Слушай, Феликс, — прошептала я. — Это о папе.

Роуз продолжала:

— Натан любил свою семью. Он любил, сидя в лодке, ловить скумбрию…

Она рассказывала свою историю, постепенно разрушая образ делового человека, которого описал Роджер. Натан, которого знала Роуз, был человеком, который стремился думать и чувствовать. Она могла бы добавить: «Натан, который выкрикивал ответы на вопросы радиовикторины, который терпеть не мог брокколи, который сидел совершенно неподвижно, когда размышлял». Она могла бы найти слова, чтобы описать Натана, затеявшего возню с близнецами и прижимающего их к себе.

— Он очень любил одно стихотворение, которое я собираюсь прочитать. Это одно из стихотворений Джона Донна, и Натан чувствовал… Натан ценил его юмор. Человеку сильных чувств, ему иногда было трудно увидеть забавную сторону вещей. Я знаю, он не стал бы спорить со мной, если бы я сказала, что он восхищался людьми, способными видеть юмор в трудной ситуации, — она сделала паузу и заглянула в бумаги, готовясь прочитать стихотворение. — Шрифт мелковат, — сказала она, вызвала смешки.

О, не печалься, ангел мой,
Разлуку мне прости:
Я знаю, что любви такой
Мне в мире не найти.

Но наш не вечен дом,

И кто сие постиг,
Тот загодя привык
Быть легким на подъем.

Она дочитала его хриплым, но уверенным голосом. Это действительно был ее подарок Натану, мужчине, который оставил ее ради меня.

Потом мы снова пели гимн, который, я уверена, Натан бы ненавидел.