Вторая жена (СИ)

— Я не лягу с тобой!

— Я не коснусь тебя, если ты не хочешь! Пожалуйста.

Этот вежливый, ласковый, смотрящий на меня заботливо Набиль вновь был тем, какого я узнала в Париже. Какой ухаживал за мной, добивался, готовый на всё. Даже на свадьбу — как мне казалось. Успокаиваясь, я подумала, что ночью всё равно никуда не поеду, а проводить до утра часы в разборках — идея плохая.

— Ладно, — кивнула я, — но, в самом деле, не смей меня трогать!

Мы поднялись наверх. Широкая кровать позволяла не соприкасаться друг с другом. Молча раздевшись, каждый из нас лёг на свою сторону. Не знаю, как я вообще смогла уснуть ненадолго, потому что меня крутило и ломало почти физически. Мне хотелось кричать, разрывать что-нибудь, бить и колоть посуду, но я никогда бы не позволила совершить всё это, так уж меня воспитали в скромном быту российской глубинки, что вещи не виноваты, и их надо беречь и хранить, не корча из себя голливудскую диву с истериками, последствия которых оплачены продюсерами. Во мне бушевала не обида, а чувство столь огромное и всепоглощающее, что названия ему не было. Оно вызывало дикую боль, и, чтобы как-то притупить её, мозг пытался ввести анестезию в виде самообмана. Я начала искать успокаивающие оправдания для Набиля, пытаться согласиться с его доводами, что да, я бы ведь не поддалась нашей любви, узнай сразу о его браке, так что это была ложь во спасение. И из-за детей он и не должен разводиться, это жестоко с моей стороны — требовать подобное! Мы любим друг друга, я люблю его — это всё должно спасти нас. Мы переживём, переборем трудности и неприятности. Всё будет хорошо. Оправдывая его, я оправдывала заодно себя, свои мотивы, своё поведение, нарушившее мои прежние принципы. Как странно, всё это время я считала, что они идут нога в ногу, без противоречий, и всё согласовано, но вдруг поняла, что нет — я шла на уступки, на сделку с совестью потому, что полюбила.

Да, но полюбила и любила я другого Набиля, того, который не был женат и не врал. Это тому я могла бы простить многое, а не этому, вылезшему из-под маски неизвестно кому! Так что же, выходит, мы не умеем прощать людям ничего, потому что те, какими мы их знаем, не должны нас обижать, а те, что обижают и разочаровывают — уже другие. Не родные и не близкие, им и не требуется прощать что-либо. Не разрушает образ любимого человека только случайность; если он наступил на ногу или толкнул не намеренно, конечно же, прощаешь, ведь он не хотел. А когда вот такая продуманная ложь с притворством — это совсем другое.

Не менее больно было осознавать собственную глупость. Враньё другого человека — это одно, это как бы что-то внешнее, от чего можно уклониться и уйти, а вот от внутренней дурости куда убежишь? Тем более что именно она и не даёт избегать внешних ловушек. Господи, как я могла вляпаться во всё это?! И как мне было разлюбить Набиля, несмотря на то что половина моей души его уже ненавидела? Мне было с ним так хорошо, как никогда не было, и потерять эти счастливые моменты — страшно. Да, но смогут ли они вновь быть такими же счастливыми, как прежде? Нет.

Проснуться было тяжело. Словно и не спавшая, я сразу включилась в то, на чём уснула: обман Набиля, крушение всех идеалов, крушение всего моего мирка, который я так долго берегла и выстраивала. Хотелось заснуть обратно, чтобы вот эта реальность оказалась кошмаром, а где-то в другом измерении меня ждала прежняя безмятежность, продолжение сладких медовых недель. Но нет, этого не случится уже. Надо вставать и жить как-то дальше, но как? Никому больше не веря, ничего больше не хотя? Мне даже Париж видеть не хотелось, потому что именно там я познакомилась с Набилем, и толпы приезжих, тоже марокканцев или алжирцев или тунисцев постоянно будут напоминать о нём. Ехать на родину нечего и думать. Я не смогу смотреть в глаза маме. Что я ей скажу? «Знаешь, меня развели, как лохушку. Я хотела православное венчание, но почему-то согласилась на непонятный обряд, позволивший меня потрахать мужчине, у которого есть законная жена». Господи, как это всё чудовищно звучит! Но ещё чудовищнее выглядит и ощущается.

Протянув руку к телефону, чтобы посмотреть время, я поплутала ею по тумбочке, но ничего не нащупала. Подняла голову и посмотрела. Пусто. Опустила взгляд на пол — не упал ли? Нет, ничего. Разве я убирала куда-то телефон? Выдвинула ящик, но там тоже не было искомого. Обернулась — Набиль тоже уже покинул кровать. Где же мой телефон?! Гадать не приходилось, кто его взял. Но зачем? Сглотнув, я вдруг ощутила, что меня охватывает страх.

Глава XXI

Бегом спустившись на первый этаж, я застала Набиля завтракающим в столовой.

— Зачем ты взял мой телефон?

Он медленно оторвался от тарелки, как будто ничего сверхъестественного не происходило, как будто не чувствовал, что я на взводе. Но он это прекрасно знал! Вместо того, чтобы поторопиться с ответом, он оглядел меня с головы до ног, стоявшую в том нижнем белье, в каком выпрыгнула из кровати:

— В доме ходят слуги, оденься.

— Я задала вопрос!