Вторая жизнь

Каюсь, но мне пришлось рассказать все, что я знаю о предполагаемой семье. И про то, что ее искали долгие годы, и про мать, что до сих пор отмечает ее день рождения.

Это и стало отправной точкой — она согласилась…

За тяжелыми мыслями я не сразу замечаю, как подъезжаем к нужному месту. Всю дорогу я рулил на автопилоте, краем уха слушая навигатор и не слушая Полину. Ее мысли взбудоражены, речь абсолютно несвязна.

Она переживает, и от этого я нервничаю все больше и больше. И с каждой минутой мне хочется развернуться и поехать в обратную сторону. Может, она действительно права и сейчас мы совершаем глупость? О которой пожалеем после…

И все же мне неинтересен ни город, ни его окрестности, утопающие в зелени листвы, только роддом, в котором родилась Полина. Не знаю почему, но мне кажется, что именно в нем мы найдем зацепку, которая все расставит по своим местам. Ведь не зря она сказала, что ее мама не хотела рожать в этом месте, просто так сложились обстоятельства. Антонина Семеновна боялась, что ее дочь не спасут, случись что. У роддома вообще плохая репутация и слабые врачи.

Оказавшись на улице и опершись локтями на крышу «мерина», задумчиво я смотрю на потрепанное годами здание. Мрачное трехэтажное строение со старыми совдеповскими рамами навевает дичайший ужас, а знатно облупившаяся местами штукатурка так и плачет о хреновых делах. Мысль о том, что в этом убогом здании находится роддом, место, где появляются на свет крошечные создания, приводит в ужас.

Не хотелось бы мне, чтобы в таком кошмаре родилось мое дитя. Хотя погодите…

— Интересно, когда здесь делали последний раз ремонт?

Поворачиваю голову и недоуменно пялюсь на Полину. Она что, серьезно не видит вывеску «Психоневрологический диспансер города Новомосковска»?

— Не знаю. Пошли.

Переглянувшись и ни слова больше не сказав друг другу, мы спешно направляемся внутрь. Отвратительный запах медикаментов и пустота в коридорах не сулит ничего хорошего. Внимательно посмотрев по сторонам и не увидев никого из персонала, я решаю двигаться в сторону тихих звуков, доносящихся из левого крыла здания. За углом, в небольшой мрачной каморке, с кружкой горячего чая в руке сидит мужчина в годах.

— Здравствуйте, — привлекаю внимание седовласого старичка, что без всякого стеснения разговаривает с телевизором и звонко попивает чаек. Раньше дед таких называл просто деревенщина. Такие люди, как правило, не стесняются и умеют радоваться жизни. А еще они не обременены заботами, правда, что дед имел в виду, я так и не понял.

— Ох, вечер добрый, молодежь, — под пышными седыми усами проскальзывает добродушная улыбка.

— Скажите, вы давно здесь работаете?

Язык так и рвется завалить старичка вопросами напрямую, но осторожность вопит притормозить. Будто чувствует неладное.

— Так лет тридцать уже сижу здесь. В армии служил, так ранили меня на учениях. Теперь вот только так и выживаю, — мужичек разводит руки в стороны, сетуя на несправедливость жизни.

Отчасти я его понимаю. Славкин муж, когда служил по контракту, тоже нехило отхватил. Дважды был на грани смерти, но чудом выкарабкался. Прошло почти двадцать лет, а он до сих пор шутит, что к жизни его вернули сны, в которых была его жена и звала его обратно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Только Слава тогда не была его женой…

— Скажите, двадцать лет назад здесь ведь был роддом? — Мужик кивает. — А вы не знаете, правда ли, что здесь меняли детей?

Седые брови хмурятся, взгляд мгновенно становится стальным. Под пушистыми усами видны плотно сжатые губы. Я понимаю, что вопрос звучит крайне некрасиво, но если дедушка работает здесь столько лет, то ведь есть шанс, что он что-то слышал. Лишь бы соучастником не был, а остальное поправимо.

— Нет, замены точно не было, хотя поговаривают, что проблемы имелись. Но точно не двадцать лет назад, я бы знал тогда. Смертей много было, — вздыхает тяжко. — Поговаривают, что покойная завотделением даже не пыталась это как-то исправить. Ее неоднократно просили сменить персонал, некоторых даже на курсы какие-то отправляли, да все без толку. Эта мымра довела до того, что роддом прикрыли и пустили все на самотек. А сама того, в общем.

Мужик с потаенной грустью в голосе продолжает рассказывать, я же вниманию каждому слову, не забывая при этом следить за Полиной. Ее взгляд задумчив, она явно не здесь. Брови нахмурены, губы сжаты в тонкую полоску. И мысли… она явно предвкушает новую статью.

— Ладно, скажите, а этого человека вы знаете? — протягиваю мужчине фотографию, на которой изображена пара влюбленных школьников.

Та самая, где один из них не верит в смерть первенца…

— Нет, не знаю, — сочувствующий вздох и грустный взгляд, быстро скользящий по фотографии, расстраивают неимоверно.

— Простите, что побеспокоили, — тянусь в карман, чтобы достать несколько купюр в знак благодарности, но мужик снова просит взглянуть на фотографию. Откуда-то из-под стола достает небольшую лупу и смотрит на девушку.

Он смотрит долго, возвращая нам надежду. Маленькую, чертовски хрупкую, но ощутимую.