Вторая жизнь

Проснулся я не сам, а потому что, что-то чувствительно ударило меня по спине. О чем, мне и сообщили, когда я открыл глаза и схватившись за меч взвился со своего лежака.

Получен урон 20/20396

Надпись ушла, а я смотрю на того, кого я сегодня не думал увидеть и уж точно, не ожидал получить от него камнем по спине. Феофан предусмотрительно не приближаясь к зашевелившейся у его ног земле, поднял новый камень и швырнул его в меня. Лицо злое, а глаза не просто отсвечивают этим его внутренним красным светом, а буквально светятся. Однако, я уже не воспринимал этот свет как ужасное и пробирающее до костей зрелище. Отшагнув в сторону, пропускаю запущенный камень и убрал клинок в ножны. В руках засветившись, появилась дубина. Следующий камень я отбил в сторону деда и он, пролетев рядом с его головой, сбил верхушку с папоротника. Это заставило деда прекратить свои потуги достать меня камнями. Положив руку на ствол дуба, я услышал словно бы злое бормотание, того самого голоса, что недавно услышал.

- Успокойся друг, он не враг.

- Друг… не враг… - произнес этот голос в голове, прервав бормотание, а корни пытающиеся достать духа, успокоились и спрятались под землю.

Подошел к краю своей территории и посмотрел на насупившегося деда, в глазах которого начал угасать этот огонь, видимо невольно выдающий его чувства.

- Ну что, успокоился? – миролюбиво убирая дубину, спросил я.

- Убить бы тебя один раз или два, одного, наверное, будет мало, - пробурчал дед, но я видел, что он перегорел.

- Проходи, поговорим и пообедаем, только не вздумай пытаться исполнить то, что сейчас озвучил, убью и не посмотрю, что мы друзья.

- Друзья? - буркнул дед и пошел вслед за мной.

Выбив искры на размолоченную кору и щепки, раздул занимающееся пламя и спросил: - Чего пришел? Ты же сказал, что будешь занят, и несколько дней тебя не будет.

- Вас и на день оставить нельзя! Что ты наделал, зачем девочке голову задурил? Ты хоть понимаешь, что наделал?

- А тебе какое дело? Не ты ли говорил про шарм и… Она мне не безразлична и мне как-то все равно, что она не человек, а дух. Я никогда никого в своей жизни не любил, только брал, не отдавая ничего взамен, но сейчас все совсем по-другому. И вообще, тебе какое дело? Что ты можешь знать о любви и отношениях мужчины и женщины, – последнюю фразу я произнес, нависнув над дедом.

Меня взбесило, что он лезет не в свои сани и пытается учить меня жизни, словно я ребенок малый.

- Дед снизу вверх посмотрел на меня, но вопреки моим ожиданиям в его взгляде не было той злости, какая была, когда он пришел.

- Действительно, что может понимать старый дядюшка Феофан, прожив на этом свете три сотни лет. Что может понимать старый дух, проводивший в последний путь предыдущую владычицу озера Тиннию и любивший ее всю жизнь, но признавшийся ей в этом только перед ее уходом. Что может понимать старик, не справившийся с ее просьбой и не уберегший ее наследницу от этого бремени, несмотря на обещание. Сам пославший к ней этого глупого мальца, только вылупившегося, но уже грозно доказывающего свою состоятельность, - все это было сказано с апатией и грустью, а говоря это, дед спрятал свой взгляд, опустив голову.

- Прости Феофан, я погорячился, - остывая, отступил я и занялся приготовлением к готовке обеда.

Судя по солнцу, сейчас был полдень, и я проспал полдня. Дед молчит и смотрит в разгоревшийся костер, а мне нечего сказать, злость на деда как вспыхнула, та и прошла, осталась только досада. А еще возникло осознание, что я действительно в понимании этого трехсотлетнего деда, малое дите. Пришедшее в его красивый садик и вытоптавшее его цветущий и гармоничный сад. Что я мог сказать? Сожалею, не хотел? Хотел и не сожалею, не стоит врать ни ему, ни себе. Руки привычно готовят пищу, и над костром уже румянится мясо тетеревов, а в котелке подходит вода на взвар.

- Знаешь парень, а ведь я ее помню еще, когда она только начала осознавать себя как личность. Мы часто беседовали с Тиннией около ее хранителя, а эта ива слушала и шелестящие на ветру листья, словно вторили нашим беседам. Тинния была необыкновенной, красивой, неприступной, величественной и я боготворил ее и любил, но струсил. Не мог ей признаться и удовольствовался лишь местом друга, а когда признался, было уже поздно. Как сейчас помню, хотя прошло шестьдесят лет с той поры. Она стоит на берегу озера, заходящее солнце освещает ее, услышав мое признание, она улыбнулась, погладила меня по щеке и попросила присмотреть за Ликией. А после поцеловала и сказала, что тоже любила меня все жизнь и развоплотилась. Я струсил и упустил свой шанс на любовь, так что, может, ты и прав, спеша жить, - дед снова спрятал свой взгляд.

Я понимал, что возможно мой вопрос будет не к месту, но должен был его задать, потому что мне не только было любопытно, но и для того, чтобы отвлечь духа от того, что он только что рассказал.