Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)

- Мне в жизни повезло, - сказал тесть, - конечно, я мог бы утверждать, что всего в жизни добился сам, своим трудом, у меня папочка не был профессором, как у моей доченьки, и не преподавал математику в военной академии, но всё же мне крупно повезло, я не попал в мясорубку отечественной войны, она закончилась в год моего призыва. Ты понимаешь, что это значит, война закончилась в год моего призыва?

- Думаю, что понимаю, - отвечал тестю внутри себя молчащий Дима, вот для моего отца война началась весной сорок второго года...

- И поэтому, - продолжал Борис Степанович, - сегодня, 9 мая я хочу выпить с тобой, дорогой зять, которому такое везение было уже не нужно, за тех, кто не вернулся с этой войны.

Они сидели на даче тестя, на открытой веранде и добивали бутылку армянского коньяка.

Дима к выпивке был равнодушен, коньяк не любил, любил белое вино, но отказать тестю в такой день не мог, не мог не столько из уважения к тестю, сколько ради своего отца, за три года дважды раненого, второй раз - в Праге, уже после капитуляции Германии.

- А после того, как мне так повезло, - тесть после выпивки становился разговорчивым, - я просто трудился, оказался способным, закончил институт, потом аспирантура, защитился в срок, через три года получил старшего научного, а через несколько лет школьный друг позвал меня преподавать в академии математику, я сразу не согласился, у меня докторская была на мази, а шеф бы не дал мне защититься, если бы я ушел.

Я ещё проторчал в лаборатории два года, собрал материал, а уж обработкой я занялся, будучи доцентом, и потом и докторскую защитил. Когда брали в академию, нужно было вступить в партию, я и вступил.

Уже много времени после войны прошло, но меня всё же спросили, не воевал ли я.

- Да такая вот страница моей биографии, полезная для жизни и здоровья, но бесполезная для карьеры: я не воевал.

- Я тогда так и ответил, Дима, ты слушаешь ли меня? - спросил вдруг тесть, и после утвердительного кивка продолжал:

- Мой призыв пришелся на осень сорок пятого года. А война уже закончилась, и я продолжил учебу в институте.

- А добровольцем? - спросили меня. Въедливый был там один тип, потом я узнал, что он претендовал на ту же должность, что и я, но опыт работы у меня был больше, кроме того, там такие распри были, что начальство предпочло взять человека со стороны, дабы страсти улеглись, и что я мог ответить на то, почему не пошел добровольцем в семнадцать лет? Жить хотел?

- А другие? - спросили бы меня, те, которые ушли, они жить не хотели?

Я нашелся, сказал: мать не пережила бы четвертой похоронки, она уже получила три: на мужа, брата и старшего сына. У нее только я и остался.

И приняли мой ответ и партбилет дали, и место доцента при кафедре математики, а со временем, когда я докторскую защитил, то и звание получил профессора: написал пару методичек, и курс своих лекций издал.

Дима слушал, смотрел за окно на набухающие почки на ветках деревьев, на уже зеленую траву, на пламенеющее от заката небо, и молчал, да тесть и не ждал от него слов.

- Мне повезло, - говорил тесть, - повезло не только тем, что я не попал в мясорубку, но карьеру делал в те времена, когда не надо было подписывать всякие там письма с осуждением, писать доносы на кого-то, или отбрыкиваться от тех доносов, которые могли написать на меня. Мы не можем знать, как бы мы вели себя в таких ситуациях, которые возникали при Сталине, поэтому я никого не осуждаю, каждый выживает, как может, но я рад, что мне не пришлось. Не пришлось подличать.

Каховский замолчал, а Дима погрузился в обдумывание вопроса, писал бы его тесть доносы на окружающих, если бы была нужда, или нет. И склонялся к мысли, что вероятнее всего писал бы.

30

У Валерия Вячеславовича Зайцева развалилась личная жизнь, буквально разбилась на мелкие осколки. Случилось это, когда бытовые трудности первых лет брака казались преодоленными, и впереди замаячила размеренная, достаточно обеспеченная жизнь. Всё уладилось, годы напряженной учебы в институте, работа в аспирантуре, защита диссертации, наконец, дали свои плоды, и сейчас можно было бы и слегка отдохнуть, позволить себе то, что раньше было непозволительной роскошью: кооперативную квартиру, отдых на море, югославскую мебель, норковую шапку жене, дорогие зимние сапожки: все такие пошлые, но радующие душу мелочи удачно складывающейся карьеры.

И посреди благополучия, которое Валера старательно вылепливал все эти годы, неожиданно рухнул его шестилетний брак: жена Лена завела себе любовника.