Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)

Дима постоял под козырьком подъезда, посмотрел на круги от капель дождя на поверхности тротуарных луж, вздохнул и потащился назад, за курткой и зонтом.

В магазине на углу он купил трески, кусок мяса, пряники, молоко, соблазнился клубникой, подумав, что если вдруг Наталья заглянет перед отъездом, что маловероятно, то он порадует её ягодой, а если нет, то съест сам в утешение своего предстоящего летнего одиночества. Тамара не звонила и не появлялась.

На обратно пути у него оборвались ручки от пакета, и развязался шнурок от ботинка. Дима шел по лужам, в одной руке зонтик, подмышкой разорванный пакетс продуктами, шнурок мок в лужах, и вскидывался из них при каждом шаге с брызгами, мокрые руки застыли, и в довершение всего, когда он, наконец, добрался до подъезда, то забыл, в какой карман сунул ключ. Пришлось долго шарить по карманам куртки и брюк, пока он не догадался залезть в карман пиджака.

Как всё же неудобны эти запертые подъезды. Сподручнее было бы ключ искать перед дверью квартиры, а не балансируя тут с пакетом и зонтиком, -

думал он, отпирая магнитным ключом дверь подъезда и наконец, захлопывая зонтик, хотя мог сделать это раньше, а не стоять под козырьком с раскрытым зонтом, как идиот.

Он прошел уже два лестничных пролета, когда зазвонил сотовый, и Дима решил его не брать, а потом перезвонить.

Но телефон звенел и звенел, и в его упорном звоне вдруг стала слышаться Диме какая-то отчаянность, он наступил на шнурок, споткнулся, ударился коленкой об ступеньку, выронил пакет, устало сел на лестницу между четвертым и пятым этажом, достал сотовый, увидел, что звонок от Натальи и нажал кнопку...

- Дима, Дима, - взахлеб зазвучал в ушах голос Наташки, - Дима, папа умер.

Дима повернулся, уперся спиной к стенке лестничного пролета, подтянул коленки к себе и, несколько секунд подождал, чтобы не произнести того, что всплывало в мозгу в такой ситуации и чего нельзя было слышать девочке. Он сразу, незамедлительно, понял, что Ушастика больше нет, и что теперь, груз, который нес Анатолий по жизни, ложится на его, Димины плечи.

Панин сказал отрывисто:

- Немедленно приезжай. Нужно всё обсудить, и тебе надо успокоиться. Поезд всё равно вечером, а от нас ехать ближе, чем от вас. И ещё, купи билеты, два на вечер, для тебя и для меня.

- Нужны паспорт и деньги, - плачущая Наташка всё же не потеряла способность соображать.

- Хорошо, тогда подъезжай к Савеловскому к половине второго, я приеду туда с первой же электричкой. Не плачь, тут слезами ничего не изменишь, надо думать о Светлане...

Он сам только что вспомнил о Свете, девочке, которую он ещё никогда и не видел, но которая осталась круглой сиротой, одна в свои двенадцать лет в круговерти смерти и похорон, и это касалось его, но мысль, что это его забота, ещё не укрепилась в нём, он думал о неожиданной смерти Анатолия, и остальное пока уплывало из сознания.

Дима посмотрел на часы:

Только что, тридцать минут назад у него было уйма времени, которым он мог распоряжаться, как хотел, а сейчас у него оставалось сорок минут до первой электрички.

20

Удалось уехать в тот же день. Ночью в вагоне измученная Наталья уснула, а Дмитрий лежал без сна, смотрел в потолок и вспоминал похороны собственного отца, с которых прошло, протикало уже без малого пятнадцать лет, и он за все эти годы только два раза был на могиле у отца, оба раза, когда мать была жива.

Отец тогда тоже умер неожиданно, скончался скоропостижно, он ещё до войны страдал пороком сердца, и бронь у него была, но потом, после первого года войны, бронь сняли.

- Столько людей в 41-ом попало в окружение и в плен летом, а потом погибло под Москвой, - говорила мать, рассказывая ему жизнь отца, вечером, когда они остались вдвоем после поминок, - что людей сильно стало не хватать, и тогда отца осмотрели, признали годным и отправили в саперные войска, сочли, что там нужны выдержка и сноровка, а физическая сила и выносливость, которой у него не было при плохом сердце, не так нужны.

И знаешь, отец говорил, что рад был, что его взяли, кругом все на фронте, и он один, с руками, с ногами, молодой парень выделялся среди стариков, женщин и детей.

Мы уже тогда знакомы были, он к другу в гости приезжал в наш город, ещё студентом педагогического, и пришел на вечер в нашу школу, на танцы, вот мы и познакомились.

Я не придала знакомству большого значения: ну потанцевали, парень понравился, проводил до дому, на другой день он уезжал, дал свой адрес, просил писать.

Я всё думала, написать или нет, а тут война и начиналась...

Голос матери звучал глухо, устало, она замолкала надолго, и снова начинали в тишине возникать слова, заполнять пространство комнаты тенями давно ушедших лет и Дима слушал, хотя всё знал, в мелочах, и про танцы и как встретились в 44 после освобождения Могилева, но он понимал, что мать говорит не столько для него, сколько для себя и слушал не перебивая.