Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса

«Хотя это движение («Свободная Германия») и не принесло желанного успеха в деле скорейшего окончания войны в интересах Германии и всех воюющих стран, но его принципы и основные идеи должны стать основой для восстановления демократической Германии и для ее вклада в сохранение мира.

В тесной связи с пропагандистской деятельностью, на основании более глубокого понимания явлений и событий второй мировой войны было подвергнуто коренному пересмотру и беспощадной критике все наше прошлое мировоззрение. Этому содействовало ознакомление с прогрессивными взглядами на историю и изучение политических и экономических вопросов. При этом особенно важное значение имели строй, общественные цели и мирная политика Советского Союза, а также тяжелая ответственность и вина, которую мы, немцы, приняли на себя в результате нашего коварного нападения на Советский Союз и захватнической войны против него»[108].

Мысли бывшего генерал-фельдмаршала вермахта были теперь направлены на то, чтобы произвести окончательный расчет с прошлым и помочь немецкому народу сделать правильные выводы для своего будущего.

Свидетель обвинения

После окончания войны Паулюс, находившийся тогда на подмосковной даче в Томилино, решил упорядочить, как он давно надеялся это сделать, свои дела и «сократить долги». Он подробно рассказывал о прошлом — о своем жизненном пути, службе в вермахте, говорил легко и свободно.

25 сентября 1945 года ему исполнилось пятьдесят пять лет. В этот день он был особенно откровенен:

— Знаете, раньше я ненавидел марксистов и коммунистов. Мне чужда была их идеология, непонятна политическая основа их учения. Но особенно враждебно я относился к революции 1918 года в Германии. Мне, кадровому военному, казалось, что революция во время войны — это нож, всаженный в спину воюющей нации. Я, казалось, физически ощущал на себе следы «позора», нанесенного Германии.

— Нам это известно, господин фельдмаршал, — ответили ему. — В мартовские дни двадцатого года ваши симпатии были на стороне Каппа[109]. И только позиция вашего шефа фон Секта не позволила вам открыто действовать. Знаем мы и то, что вы были членом «Кифхойзербунда» — организации, куда входили самые преданные Гитлеру генералы и офицеры. Она, можно сказать, была дочерней организацией НСДАП, только состоящей из одних военных. Не случайно ваш фюрер переименовал ее в 1938 году в «Национал-социалистский имперский военный союз». Известно и о вашем пребывании в «Гренцшутц Ост» — корпусе добровольцев…

— Но я хочу сейчас сказать о другом, — перебил Паулюс, что бывало с ним очень редко. — Совсем о другом!.. Не надо сейчас считать мои прегрешения — их было предостаточно. Но я уже другой человек — больше не являюсь антикоммунистом!.. Мне понятны многие ваши идеи, и я принимаю в общем ваше учение. Я глубоко верующий человек, но вы, атеисты, поступили как истинные христиане — вы не хотели войны и стремились к миру. Вы великий, миролюбивый народ и лучшие солдаты в мире.

— Я помню несколько ваших командиров, — продолжил фельдмаршал после некоторого раздумья. — Они слушали у меня в 1931 году в Берлине курс тактики и военной истории. Русские были самыми способными. Я жалею, что Москву впервые увидел из окна автомобиля, в котором ехал под конвоем. А ведь все могло быть иначе. Еще в 1931 году ваше командование пригласило меня прочитать в Москве курс лекций для командиров Красной Армии. Вопрос как будто был решен, но министерство рейхсвера вдруг наложило запрет на мою поездку. И еще… Я хотел бы написать об опыте битвы под Сталинградом: ведь мне есть о чем рассказать, — заключил он.

Позднее ему удалось осуществить свои намерения. Эти заметки Паулюс назвал скромно: «Ретроспективные заключения». «Еще до момента окружения, — писал он, — но особенно после провала попытки деблокады, предпринятой 4-й танковой армией в конце декабря (1942 года), передо мной как командующим стояла трудная дилемма. С одной стороны, я получал постоянно категорические приказы удерживать позиции, неоднократные обещания помощи и сообщения об общей тяжелой обстановке. С другой стороны, видя невероятно бедственное и все более ухудшающееся положение моих солдат, я, движимый человеческими чувствами, задумывался над вопросом о том, не следует ли прекратить борьбу. Несмотря на полное понимание тяжелого положения подчиненных мне войск, я полагал, что надо отдавать предпочтение точке зрения командования.