Вторая жизнь Уве

Мгновение застывает, словно само время нажало на тормоз, и все вокруг Уве закружилось-завертелось на сверхскоростях. Грохот скрадывается, вливаясь в уши тихим «пшшш», электровоз подползает, словно телега, запряженная парой дряхлых волов. Отчаянно моргает всеми своими огнями. Уве смотрит прямо на свет. В промежутке между слепящими вспышками вдруг встречается глазами с машинистом. Паренек лет двадцати с небольшим. Из тех, кого путейцы постарше зовут салагами.

Уве смотрит салаге в глаза. Сжимает кулаки в карманах, будто кляня себя за то, что сделает сейчас. Но деваться-то некуда. Ответ бывает либо правильный, либо нет.

И когда между ними остается метров пятнадцать-двадцать, Уве, в сердцах помянув нечистого, преспокойно, словно просто вышел прогуляться до соседней кафешки, отходит в сторонку и вскакивает на платформу.

Поравнявшись с Уве, поезд наконец останавливается. От испуга у салаги в лице ни кровинки. Бедняга чуть не рыдает. Оба таращатся друг на друга сквозь стекло электровоза так, словно каждый брел со своего конца ядерной пустыни и вдруг обнаружил, что он — не единственный выживший после светопреставления. Один — с облегчением. Другой — с огорчением.

Машинист несмело кивает. Уве обреченно кивает в ответ.

Одно дело — распрощаться с собственной никчемной жизнью. Другое — испортить чужую, встретившись взглядом с человеком за миг до того, как превратишься в кровавую лепешку на стекле его кабины. Хрен вам, это не про Уве. Ни батя, ни Соня не простили бы ему этого.

— Ты как? Цел? — кричит Уве один из ремонтников.

— В последний момент выскочил! — радуется другой.

Они вылупились на Уве практически так же, как только что разглядывали свою яму. Видимо, работа у них такая — зенки пялить. Уве недовольно смотрит в ответ.

— Еще бы чуть-чуть! — подтверждает третий рабочий.

В руке у него надкушенный банан.

— Плохо бы дело кончилось! — улыбается первый.

— Еще как плохо, — соглашается другой.

— Мог и помереть, чего доброго! — поясняет третий.

— Да ты прямо герой, мужик! — восклицает первый.

— Жизнь спас. Вот это по-нашенски! — охотно кивает другой.

— По-нашему. Не «по-нашенски», а «по-нашему», — поправляет его Уве, точно в него вселилась Соня.

— А то бы помер, — поясняет третий и, как ни в чем не бывало, кусает банан.

На пути, сверкая всеми аварийными огнями, стоит поезд — пыхтит, сопит, охает, стонет, как толстяк, со всего маху влепившийся в стену. Из вагонов на перрон в растерянности выползают всевозможные личности — вероятно, айтишники и прочий никчемный народ, смекает Уве. Он сует руки в карманы.

— Ну, теперь еще черт знает сколько поездов опоздает, — произносит он и с невероятной досадой взирает на столпотворение на платформе.

— Ага, — говорит первый рабочий.

— Точно, — говорит другой.

— Все расписание коту под хвост, — соглашается третий.

Тут Уве издает звук — как будто кто-то силится выдвинуть заклинивший громоздкий ящик из ржавых пазов комода. Молча проходит мимо рабочих.

— Ты куда? Эй, герой! — удивленно кричит ему вдогонку первый рабочий.

— Постой! — кричит другой.

— Ну, герой же! — кричит третий.

Уве не реагирует. Миновав дежурного за плексигласом, выходит на заснеженную улицу и идет домой. Дремлющий город вокруг него потихоньку оживает, возвращаясь к своим иномаркам, ипотекам, энтернетам и прочей дребедени.

И этот день испорчен, испорчен непоправимо, горько констатирует Уве.

На подходе к велосипедному сараю, возле стоянки, он замечает белую «шкоду». Та движется со стороны дома, в котором живут Руне с Анитой. Рядом с водителем сидит решительного вида женщина — на носу очки, в руках целая кипа папок и бумаг. Водитель — давешний тип в белой рубашке. Машина резко выворачивает из-за угла, чуть не сбив Уве, — тот едва успевает отпрыгнуть.

Поравнявшись с Уве, тип в белой рубашке указывает на него дымящейся сигареткой сквозь лобовое стекло, на роже торжествующая ухмылка. Дескать, сам виноват, что встал на пути, но я, человек в белой рубашке, великодушно прощаю тебе твою оплошность.

— Идиот! — ревет Уве вдогонку «шкоде», но тип в белой рубашке словно не слышит. Машина скрывается за углом. Уве успевает запомнить номера.

— Скоро и тебя упекут, старый хрен! — злобно шипит кто-то позади него.

Уве машинально заносит кулак, оборачивается и вдруг видит себя в зеркальном отражении очков на носу бледной немочи. Валенок сидит у нее на руках. Злобно щерится на Уве.

— Из социалки приезжали, — кивает немочь на дорогу с ехидной ухмылочкой.

Уве смотрит в сторону стоянки: там пижон Андерс задом выезжает на своей «ауди» из гаража. Фары новые поставил, со ступенчатым отражателем, отмечает Уве. Чтобы даже во тьме всем было видно, что за рулем конченый придурок.

— А тебе какое дело? — отбривает Уве немочь.

Силиконовый рот ее страшно кривится, пытаясь растянуться в улыбку, на какую только способна женщина, чьи губы нашпигованы экологическими отходами и нейротоксинами.

— А такое: сейчас они увезут в богадельню маразматика из крайнего дома. А после — твоя очередь!