Второе дно

Наверное, я могла гордиться собой. До сих пор подчинение чужой воли всегда давалось мне с неимоверным трудом: невозможно наслать чары, когда меньше всего на свете тебе нравится мысль о том, чтобы лишить кого-то свободы выбора. Но воля Тао поддалась с пугающей легкостью, и тишина в Мангроув-парке только подтверждала, что мой шепоток все еще держится. Увы, спокойнее от этого что-то не становилось.

Тао не походил на человека, чью волю легко подавить. За минувшие дни он должен был избавиться от внушения. Держаться так долго чары могли только в одном случае: если Тао сам подспудно не желал подвергать меня опасности.

— Не смейся, — хмуро велела я альционе. — Меня может терзать совесть, но я вовсе не для того тратила силы, чтобы потом самой лезть разыскивать принца. У него, в конце концов, целый штат агентов, ответственных за безопасность, и кто я такая, чтобы сомневаться в их квалификации и пригодности к службе?

Альциона только укоризненно качнула головой, но возражать не стала и без лишних комментариев выпорхнула в распахнутое окно. Я проводила ее взглядом и беспомощно обернулась.

Кухня сверкала чистотой. От печи веяло остаточным жаром; внутри томился пирог с рыбой и пропаренным рисом. На притененной полке в углу выстроились ровные ряды банок с отварами. От буфета тянуло жженым сахаром. Утреннее солнце протянуло золотистые лучи, и занавесь из ракушек и бусин на входе в кухню рассыпала по всему домику блики и резные тени.

Впервые за долгие недели мне было нечем заняться.

Желанный покой и безопасность обернулись клеткой, в которой каждый прут был заботливо обит мягкой тканью, чтобы запертая птичка ненароком не поранилась о холодный металл. Неудивительно, что альциона не стала задерживаться в идеально прибранном доме.

Но сдаваться и идти в Мангроув-парк с повинной я все же не собиралась, а потому отыскала чистую ветошь и подступилась к самому большому окну. Располагалось оно крайне неудачно, сразу за лестницей на чердак, и вдобавок не открывалось, что превращало мытье в регулярную пытку. Я откладывала его так долго, как могла, но вынужденное безделье толкало на отчаянные меры.

За окном начинался прилив. Обычно вода подкрадывалась к домику осторожно и мягко, но близящееся полнолуние дурно сказывалось на характере волн. Вода выразительно хлюпнула о наружную лестницу раз, другой — и вдруг разом захлестнула ее до середины. Сваи с шумом рассекали поток. Брызги долетели до только что отмытого окна, и я с досадой прикусила губу, швырнув намокшую ветошь на пол.

Она упала с мягким шелестом, и в то же мгновение весь дом содрогнулся от удара. Я подняла глаза, ощутив знакомый холодок за левым плечом, и отмахнулась от него, как от досадной помехи.

Из окна была видна только корма чужой лодки. Влекомая течением, она ударилась о сваю еще раз, заставив меня подскочить от неожиданно сильного толчка, и начала плавно разворачиваться вокруг опоры. Еще немного — и ее унесет прочь.

Я выругалась и выбежала на веранду.

Холодок за спиной сгустился, с любопытством заглядывая мне через плечо. Не став одергивать незваного призрака, я перегнулась через перила. Распущенные волосы рассыпались по плечам и радостно помахали вслед морскому ветерку, перекрыв обзор, и сначала мне показалось, что в чужой лодке лежит какая-то неопрятная куча ношеных тряпок. Потом течение все-таки развернуло несговорчивое суденышко, выдергивая его из тени дома, и под лучами полуденного солнца грязь на тряпках приобрела неприятный темно-бордовый оттенок.

Я похолодела, словно призрак прильнул ко мне всем своим эфемерным существом. Прилив вынес на свет корму лодки, и среди мусора и тряпок ярко блеснули две серебряные монетки, небрежно брошенные на мертвенно бледное лицо с рассеченной до крови щекой.

Не сдержав вскрик, я слетела с лестницы, едва не навернувшись в мутную воду, но все же успела поймать лодку за уключину.

От рывка она закачалась, и тряпки с неприятным шорохом ссыпались в сторону, обнажая смуглую грудь и налившиеся нехорошей темнотой ссадины на ребрах. Я перевела взгляд выше — и вздрогнула, едва не упустив лодку.

Кто-то положил монеты несчастному на глаза — местные таким образом провожали покойников на тот свет — но это ничуть не помешало мне узнать вытянутый овал лица и темные волосы, слипшиеся от крови.

Все материнские наставления вмиг вылетели у меня из головы, и я потратила несколько бесценных секунд, бессмысленно цепляясь за уключину верткой лодки. Взгляд метался от ссадин на ребрах к неподвижному кадыку и приоткрытым губам, обескровленным и рассеченным. Тряпки, которыми завалили тело, оказались грязными лохмотьями, оставшимися от щегольского светло-серого костюма-тройки. Судя по их виду, шансы, что несчастный снял одежду сам, стремились к нулю.

Я рассмотрела в ворохе беспорядочных обрывков ткани знакомую манжету, снова испачканную в чернилах, и подавилась всхлипом.

Словно среагировав на странный звук, вырвавшийся из моего горла, кадык на мужской шее едва заметно дрогнул. Я застыла на мгновение — и тотчас деловито схватилась за веревку для «гостевых» лодок.