Второе дыхание

Но ведь подевались же куда-то эти чертовы деньги! Не могли же они просто так испариться, сами собой!.. Значит, их кто-то взял. Взял — и куда-то спрятал. Но кто и куда — вот в чем вопрос.

Лямин еще походил, подумал. Было обидно. Сколько летело планов. И каких планов! В кои-то веки собрался как следует отдохнуть — и вот тебе на, снова, опять все побоку. Сорван, загублен отпуск!

И какая же все-таки вредная привычка у этих баб! Совать деньги черт знает куда — то в одно, то в другое, то в третье место. Да и прятать-то от кого. От своих! Это надо же, а? Вот и допряталась...

Подошла заплаканная жена.

— Послушай, — сказал он, — припомни, пожалуйста, кто у нас в доме бывал за последние дни. Это очень важно, ты понимаешь?

Они сели на гамак и стали припоминать вместе.

Позавчера заглядывала соседка, Никитишна. Поздравила их с приездом, выпила рюмочку... Отпадает. Потом приходила старуха, знакомая матери, приносила болящей кусок просвиры. Тоже отпадает. Колька и Владик, сын, все эти дни пропадали на пляже на Волге, не успели еще натащить в дом дружков. С утра вчера появлялась Симка, бывшая материна постоялка. Работала Симка уборщицей в местной чайной, любила выпить и была не совсем чиста на руку. Но в дом она не заходила, Петр Петрович успел перехватить ее на улице, дал ей, помнится, рубль и вежливо выпроводил за ворота.

Выходит, таких, на кого могло бы пасть подозрение, все эти дни в доме не было.

— Послушай, Петя, а может... — Юлия Ильинична обхватила ладонь мужа своими мягкими наманикюренными пальцами и доверительно зашептала: — А этот новый... ну, Василий, муж Софьи. Он не мог, как ты думаешь?..

Заметив, как вспыхнули под толстыми стеклами очков всегда спокойные глаза супруга, она поспешила объясниться:

— Нет, я ничего не хочу сказать, ты не подумай... Только и вправду, откуда мы знаем, кто он такой?

Петр Петрович привстал с гамака.

— Ты сморозила глупость, — сказал он сухо, глядя прямо в зрачки жены. — Ты представляешь себе, что получится, если мы начнем еще и подозревать друг друга?!

— А что я такого особенного сказала! — обиделась Юлия Ильинична. — Я ведь только хотела напомнить, что мы и в самом деле не знаем, кто он такой.

— Тем более глупо подозревать! — произнес наставительно Петр Петрович и отвернулся.

Как все же легко подозревать других, думал он оскорбленно. Вынесла бы она, супруга его, сколько сам он в свое время вынес, небось не спешила бы с подозрениями. Ведь взять того же Василия. Когда заболела мать — никто из них не сумел приехать к ней тотчас же, даже Софья, родная дочь. А Василий, человек незнакомый, даже в глаза до этого не видавший матери, взял и приехал к ней первым. Приехал вместе с пасынком, с Колькой, и почти две недели один управлялся с хозяйством, ухаживал за больной. И после этого подозревать его? Черт знает на что похоже!..

Юлия Ильинична тронула мужа за плечо: ну ладно, не сердись! Пытаясь заглянуть ему в глаза, спросила:

— А Колька ихний... Как ты думаешь?

— При чем тут Колька!

— Неужели ты не понимаешь? — Она отвела подтушеванные глаза, покачала высокой красивой прической. — Ох, не нравится мне ихний Колька! Вечно голодный какой-то, глаза постоянно бегают...

— Это не доказательство. Так и я сколько угодно резонов могу набрать, чтобы заподозрить и твоего Владика.

— При чем тут Владик? И почему он «мой»? Он такой же мой, как и твой! — снова обиделась Юлия Ильинична. — Только уж с Колькой ты его не равняй, Владик ангел, а не ребенок в сравнении с твоим оборванцем. Врет твой Колька на каждом шагу, мать родную — и ту обманывает. Кто папиросы у покойного деда таскал? Скажешь, не он, не Колька? А у бабушки деньги брал из кармана без спросу — тоже не он?.. Что, замолчал? То-то!

Теперь для жены наступило время оскорбленно отвернуться, что она немедленно и сделала.

— Это еще не резон... — начал было Петр Петрович, но тут же и замолчал.

Уж что говорить, водились за Колькой грешки. Рос он до школы у бабушки, рос почти без надзора, и папиросы у деда, случалось, потаскивал, менял у уличных пацанов на конфеты, и мелочь у бабушки выгребал. А однажды и над ним, самим Петром Петровичем, учинил одну хитрую штуку. Висели в тот год в саду на единственном сливовом дереве с десяток слив — самый первый урожай, который бабушка запретила до времени трогать. Никогда в своей жизни Колька не пробовал слив, и эти фрукты сводили его с ума, не давали покоя. Он часами бродил по саду, не мог оторвать от дерева цыганских своих тоскующих глаз, не смея нарушить запрет, но и не в силах бороться с соблазном.

Как-то, собравшись на Волгу за щукой, Петр Петрович не мог отыскать свой спиннинг. Тут-то Колька и встал перед ним, как лист перед травой.

— Я покажу, где ваш спиннинг, только сорвите две сливы, дядь Петь!

Пришлось нарушить запрет, сорвать. И даже не две, а целых четыре. А племянник тут же скрылся с добычей за угол и, высунув оттуда жуликоватую свою мордаху, торжествующе произнес:

— А я и не знал, где ваш спиннинг.

Вот негодяй!