Второе дыхание (ЛП)

После обеда я возвращался к Беатрис под неоновые лампы. Я описывал улицы, закусочную с ее запахами и меню. Это стало нашим ежедневным ритуалом на весь год. Она плакала, когда ее сосуды лопались, и врачам приходилось бинтовать ей руки в пропитанные спиртом повязки. Хоть я и чувствовал себя разбитым, мое присутствие, казалось, доставляло ей удовольствие, она продолжала смотреть на меня. Иногда я оставался на ночь, чтобы успокоить ее. В единственный раз, когда она смогла встать после месяцев, проведенных в постели, она накрасилась, чтобы скрыть желтизну лица, насколько возможно, и заставила себя дойти до моей закусочной. Она вела себя, как девочка, была очень оживлена, надо всем смеялась. А когда мы уходили, ее вырвало прямо на тротуар.

Я непрерывно работал в офисе, всегда отрабатывая свои десять часов, часто оставался допоздна, даже в выходные.

Но она ожидала от меня большего, в частности, чтобы я разделял ее веру. Я упрямо отмалчивался на этот счет. Находиться рядом с ней - это было единственное, что сдерживало мои страдания. Лечащий врач, доктор Слама, считал необходимым поставить ей зажим на полую вену, который фильтровал бы ее кровь и не давал бы тромбам попадать в легкие. Взвесив риск смертельной эмболии против незначительной вероятности того, что операция будет иметь пагубные последствия, мы выбрали операцию.

Они обещали Беа, что операция на сердце оставит всего лишь маленький шрам. На самом деле она больше никогда не смогла купаться в бикини. Шрам начинался у нее посреди груди и по кругу сбегал вниз, заканчиваясь чуть выше правой ягодицы. Она будет носить этот огромный фиолетовый рубец всю свою жизнь. Я был единственным, кто знал ее тайну.

Когда Беатрис, наконец, вывезли из операционной, глаза ее были закрыты. Я взял ее за руку. Мы выиграли...

Столько лет страданий.

*

Когда Летиции было четыре, мы провели летние каникулы с кузенами на Корсике, на огромной яхте. Шесть химиотерапевтических таблеток в день, которые Беатрис необходимо было принимать, были единственным напоминанием о ее болезни.

Однажды она плыла брассом с нашей дочерью. Они обе смеялись и брызгались. Беа светилась от счастья. Когда она ударилась ногой о камень, то лишь слегка вскрикнула и забралась обратно в лодку, чтобы продезинфицировать ссадину. Эта рана так никогда и не заживет, побочный эффект, который врачи скрыли от нас.

Рак загустил кровь Беа, химиотерапия ее разбавила. Некроз кожи над ее правой щиколоткой образовал язву, а потом то же самое случилось над левой. Рак должен был быть нашей самой большой заботой, но на деле Беа больше всего расстраивали эти отвратительные язвы. В среднем она шесть месяцев в году проводила в больнице в Париже. Ее родители постоянно были на дежурстве; я старался подменять их, как только мог. У нее всегда находилась для меня улыбка. Я приносил ей видеозаписи от Летиции, всю нашу почту, на которую мы заставляли себя отвечать, и новости из внешнего мира.

Ее мать, сама врач, была возмущена разнообразными попытками докторов «лечить» язвы Беа. Они просто мясники какие-то.

Боль заставляла Беа плакать.

*

Эти образы возвращаются ко мне, желтые от никотина. Дым всех тех часов непрерывного курения, кажется, снова разъедает мои глаза. Помню, каким несчастным и беспомощным я себя чувствовал. Но теперь, когда Беатрис ушла и мое тело разрушается, я забыл свой гнев.

В итоге доктор Фиссингер положил конец мучениям Беа. Он прописал медицинский уход на дому и традиционный курс лечения, который включал ежедневное выскабливание ран скальпелем, пока язвы не начинали кровоточить, необходимый этап в процессе восстановления клеток. Я присутствовал в ее спальне при утренних и вечерних процедурах, но не мог смотреть на скальпели. Я наклонялся к ней и вытирал ее слезы.

Сколько раз она кусала меня до крови, пока ее резали на куски? А через несколько минут все забывалось. Она была дома, со своей семьей. Этот доктор вернул ее к жизни. Теперь мне нужно было защитить ее.

Ла Питанс

Моэ́т э Шандо предложили мне выгодную должность в Шампани. Мы переехали в Ла Питанс, красивый дом, задний фасад которого выходил на аббатство Отвильер, построенное бенедиктинцами в XVII веке. Оно располагалось в шикарном парке, спускавшемся в дымке к Марне. Лозе постоянно требовалась поддержка, и в ярком свете подпорки выглядели как сотни солнечных часов.

Я был членом одиннадцатого поколения семьи основателей. Представитель двенадцатого, младенец, которого мы назвали Робер-Жан, присоединился к нашей семье примерно в то время, когда мы переселились в Шампань. Когда мы отправились за ним в Боготу, Летиция поехала с нами. Она была глубоко потрясена бедностью детей ее возраста, которых она видела просящими подаяние на улицах, одетыми в лохмотья.

*

Мы провели одиннадцать лет в Ла Питанс. Беатрис была его королевой, Летиция – принцессой, а Робер-Жан вскоре стал его наследником.