Второе лето союза «Волшебные штаны»

— Можно нам еще одну тарелку? — попросила Кармен официантку, чувствуя себя так, как, наверное, чувствовала бы себя в этой ситуации Тиббина восьмидесятилетняя бабушка Луи.

С заинтересованностью древней старушки Кармен разделила спагетти, после чего начала разрезать свои вилкой.

Самое обидное, что мама не была похожа на бабушку Луи. Она не сводила с Дэвида глаз, хохотала над каждой его шуткой, без тени смущения принялась есть соус с его тарелки.

— Хорошо, правда? — спрашивал Дэвид. Его вопрос и взгляд были предназначены Кристине, и только ей. Возможно, он еще спросил, любит ли она его. А она, возможно, ответила «да». Они так смотрели друг на друга, что становилось неловко, но им самим неловко не было.

«Вы выглядите смешно!» — хотелось крикнуть Кармен.

— Кармен?

Портер снова вопросительно смотрел на нее.

— Прости, — сказала Кармен. — Что?

Портеру было неудобно отрывать Кармен от ее мыслей и спрашивать, о чем это она думает во время пусть странного, но все же свидания.

Он выглядел неестественным, как муж бабушки Луи. Очень старый муж.

— Ничего. Ерунда.

Кармен подцепила спагетти со странным чувством, будто наблюдает за ужином со стороны. Вдруг она поняла, что воркование закончилось. Дэвид обращался к ней:

— Твоя мама говорила, что ты сейчас работаешь няней у Морганов?

Дэвид глядел ей прямо в глаза, и в его взгляде читалось: «Я пришел с миром».

Кармен тщательно изучила потолок, потом стену напротив.

— Ага. Ты их знаешь?

— Я работаю с Джеком Морганом. Милые дети, да? Особенно малыш. Как его зовут?

Кармен раздраженно дернула плечом:

— Джисс.

— Да, Джисс. Отличный парнишка. На пикнике для сотрудников он сосчитал все кубики льда.

Кристина и Портер засмеялись. Кармен нет.

— Он назвал меня лесным чудищем, когда я вчера забирала Кармен. — Кристина опять рассмеялась, наверное, ей казалась забавной эта детская белиберда. Кармен ни за что не рассказала бы такое своему парню.

Дэвид, как будто угадав ее мысли, поцеловал маму в волосы. Портер что-то говорил, но Кармен не слушала.

Когда принесли счет, Дэвид заплатил — просто не выпендриваясь.

— В следующий раз, — сказал он Портеру, который вытащил свой бумажник.

Дэвид поднялся и галантно подал Кристине жакет, а Кармен еще раз внимательно оглядела его. Увы! У него были нормальные для его роста, совсем не короткие ноги.

Лена встала с постели и поставила диск Люсинды Вильямс, который Костас вернул ей в январе. Тибби уехала, Би уехала, а Кармен была на своем идиотском двойном свидании. Слушая музыку, Лена страстно желала вернуть то чувство, которое возникло на Санторини, но потом пропало. А может, его и не было. Может, оно только вспыхнуло и тут же погасло — сильное, опасное, но в то же время невыразимо прекрасное.

Большую часть своей жизни Лена провела в постоянном страхе, как бы чего не случилось. Когда живешь в таком напряжении, даже тень счастья приносит радость и облегчение.

Лена подумала о своем страхе. Откуда он взялся? Чего она боялась? С ней никогда не случалось ничего ужасного. Может, это бремя прошлых жизней? Или она еще слишком маленькая, чтобы это понять. Если только не мерить время в собачьих годах. Жила ли она в собачьем обличье? Жила ли она вообще?

Она подошла к шкафу, достала коробку из-под старых туфель и вытряхнула на кровать письма. Она старалась делать это пореже, особенно с тех пор, как узнала про новую девушку Костаса, но сегодня просто не могла удержаться.

Она так часто читала эти письма, что выудила из них малейшие оттенки смысла, все эмоции и даже полунамеки. Она вспомнила, как радовалась, когда получала очередное письмо — непрочитанное, наполненное любовью. Она думала, что именно обилие нежных слов и чувств делало конверт таким тяжелым.

Она сидела по-турецки и, как загипнотизированная, открывала одно письмо за другим. Сперва ее поражала серьезность Костаса, свидетельство того, что он не американец и не подросток. Потом она поняла, что он просто такой.

Первое письмо пришло в начале прошлого сентября, вскоре после того, как она уехала с Санторини.

Воспоминания так живы, что я везде чувствую твое присутствие, хотя с грустью думаю о том, что когда-нибудь они померкнут. Я не смогу представить твои кисти и холст, лежащие на валуне в Аммоуди, или твои босые ноги, залитые солнечным светом. Сейчас я все это вижу. Скоро буду лишь помнить. Потом я буду очень долго помнить воспоминания. Я больше не могу без тебя. Вчера я собирал вещи, зная, что не хочу покидать место, где мы были вместе.

Другое письмо пришло в том же месяце из Англии — Костас поехал учиться в Лондонскую школу экономики.