Второе рождение Жолта Керекеша

В половине десятого в квартиру ввалился Жолт, весь, с головы до ног, покрытый пылью и похожий на поседевшего в молодости негра. Он был не один. За ним на какой-то ветхой веревке ковыляла пятнистая дворняга с гремящими, как у скелета, костями и глазами, подернутыми старческой катарактой. На вид ей было лет двадцать…

Жолт рывком втащил ее в квартиру и, посмеиваясь от смущения, сказал:

— Она сирота, эта собака. Ее потеряли. Я найду хозяина, и дело с концом. А пока пускай поживет у нас. О'кэй?

Керекеш встал, молча вышел в свой кабинет и так хлопнул дверью, что она треснула, как сломанная кость.

Глава II СЕРДЦЕ УЧАЩЕННО ЗАБИЛОСЬ ТРИЖДЫ

Доктор Керекеш был убежден, что сын целый день без передышки, без отдыха охотился за бродячими собаками. А может быть, просто украл это жалкое, отвратительное животное… Кто знает, чем и почему оно пленило его. Керекеш даже с некоторой брезгливостью припомнил момент, когда полуслепая собака рухнула на серый ковер. Весь ее вид производил впечатление близкой агонии; казалось, еще несколько минут — и несчастное существо у них на глазах испустит дух. В душе Керекеша к тому же родилось подозрение, что съездить в Зебегень, а может, совсем в другое место Жолт выпросил разрешение с определенным умыслом. Он задался целью приобрести собаку и поставить семью перед свершившимся фактом.

По предположениям Керекеша, Жолт рассуждал примерно так: вот теперь станет ясно, что вы за люди и как поступите в сложившейся ситуации. Может, выкинете беднягу на улицу и пусть она там подохнет с голоду?

Мысли эти настойчиво теснились в голове доктора, однако догадки его были неверными…

Получив свободу, к тому же на целый день, Жолт был так переполнен счастьем, что ни в одном, даже сокровеннейшем закоулке его души не осталось места для мыслей о собаке. То ли сам господь бог, то ли случай, словно глумясь над ним, подсунул ему это животное — жалкую карикатуру на предмет страстных мечтаний Жолта.

Утром, когда, набив полотняный портфель и проследив за движением облаков, Жолт отправился на Западный вокзал, где была назначена встреча с Да?ни, он весь был пронизан радостным чувством свободы. Он пробежался по саду, вдохнул полной грудью воздух, напоенный теплом и летними запахами, лизнул указательный палец и определил направление ветра.

— Южный, — сказал он решительно.

Ветер, кстати, был западный, но Жолту ничто никогда не мешало подгонять факты так, чтобы сделать их более благоприятными. Он был по-своему дальновиден и весьма искусно забыл свою куртку дома. Ну, а если пронесется гроза и его промочит ливень, всегда можно сослаться на южный ветер.

Но Жолта беспокоила совсем не погода — все уловки его были ответом на смехотворное условие отца:

«В семь ты должен быть дома!»

«Хорошо!» — ответил Жолт.

«В семь! Иначе на целый день я отпускаю тебя в последний раз».

Хотя диалог был чеканный, оба отчетливо понимали, что договор этот нереален, что вернуться к семи часам Жолт просто-напросто не успеет. Понятие «точность» было так несовместимо с характером Жолта, что в применении к нему давным-давно превратилось в одну из самых несуразных иллюзий. Такие правонарушения даже в семье Керекешей считались пустячными, и на них смотрели сквозь пальцы. А Жолт, как нарочно, заботился постоянно о том, чтоб на точность его надеялись все меньше и меньше. И разговоры относительно точности велись всегда формально и вяло, и если из Тёрёкмезё он не притащит иных, более значительных неприятностей, то все будут счастливы, по-настоящему счастливы!

Явиться к семи часам! Пустая болтовня, думал Жолт, вот и все. Но она извинительна. Потому что приказ явно был отдан в затмении родительского рассудка. Он и не собирался его выполнять, такого намерения не было ни в одной клеточке его мозга. По той же причине он обычно игнорировал споры. Вступать в споры с предком, доведенным до белого каления, казалось ему ненужным и бесполезным. Пока ничего не произошло, спорить попросту не о чем. Когда что-нибудь произойдет, тогда он и поспорит.

Молчал он, правда, не только из соображений тактических. Он ведь знал: отца прямо мутило, что приходится порой отдавать приказания, которые, конечно, не будут выполнены.