Второе рождение Жолта Керекеша

Разговоры, которыми Керекеш угостил его вчера, произвели на Жолта не слишком приятное, однако же сильное впечатление. Лицо отца странно сморщилось, словно он надкусил лимон; взгляд нервно метался по комнате, избегая притворно-внимательных, широко открытых глаз сына; рот страдальчески дергался, высокий голос временами срывался; с губ слетали и слетали слова и, как осы, носились по комнате, но не касались сознания Жолта. Лишь изредка он кое-какие ловил: расписание, пуловер, обещание, пятьдесят форинтов, математика, экзамен, Беата, двоечник… Все остальное слилось в сплошное жужжание, в какой-то однообразный стрекочущий гул. Вдруг Керекеш схватил себя за ухо. «Этого еще не бывало, — подумал Жолт, удивившись, — раньше он поправлял на переносице очки. Что же будет теперь с очками? Он все время трясет головой, и очки вот-вот свалятся». Жолт внимательно следил за отцом: когда тот пускался в бесконечные назидания, то вел себя так, словно в ухо ему забрался жук, и он тряс головой, будто хотел от жука избавиться.

Отец говорил, а Жолт тем временем взвешивал собственные заботы. «Это я довел папу, из-за меня он, наверное, спятил, — с искренним сожалением думал Жолт. — Иначе он не ставил бы таких глупых условий. Быть дома в семь! Смехота! Может, оп вообразил, что сын его стайер и в Зебегень едет тренироваться?.. Поезд приходит туда в половине двенадцатого. Я, то есть стайер, ракетой взлетаю на вершину Бёржёнь, делаю круг и мчусь сломя голову вниз, чтоб успеть на поезд, отходящий в полтретьего».

Так думал Жолт, но вслух не сказал ни слова. А утром, распластавшись под смородиновым кустом, дождался, когда отец уйдет, и незаметно улизнул…

Небо не было сплошь голубым, по его синеве одно за другим проплывали белые облачка, похожие на разных животных: белоснежные зайцы, ласки, козы и крокодилы; с запада в серой пушистой шубе грузно тащился полярный медведь.

Жолт сурово свел брови и сделал жест, будто снял с плеча охотничье ружье.

— Пш-ш-ш-та-та! — сказал он. — Этого я прикончил. Пусть не таскается по Южному полушарию!

Трамвай, громыхая, прополз по проспекту Мучеников, затем по мосту Ма?ргит. Жолт плотно прижался к алюминиевой скобе, но пассажиры преклонного возраста все-таки сверлили его гневными взглядами. Какой-то тип с животом-бочкой сопел ему прямо в лицо, и Жолт с точностью вычислил, сколько места он занимает в трамвае: там вполне уместилось бы четверо худых. «И пыхтит еще в самый нос!» — подумал Жолт и постарался отвернуться к окну. На его движение моментально последовала реакция.

— Не вертись, не один едешь! — рявкнул толстяк.

— Нет, один, — с олимпийским спокойствием отозвался Жолт.

Толстяк не счел нужным продолжать праздный спор и, не задумываясь, толкнул Жолта в бок: по его представлениям, другого ответа мальчишка, естественно, не заслуживал.

— Спасибо, — с подчеркнутой признательностью сказал ему Жолт и вернул себе равновесие.

У Вышегра?дской улицы Жолт посмотрел на часы. Потом посмотрел еще раз, так как на циферблате, который он сам окрасил в бордовый цвет, распознать время было трудно. «Опоздаю!» — пронеслось у него в мозгу, и эта мысль привела его в ужас.

На площадке, у выхода, мечтательно любуясь снующей по бульварам толпой, стояла девушка в коротеньких шортах.

— Вы выходите? — вежливо спросил ее Жолт.

— Пока нет, — сказала девушка и взмахнула искусственными ресницами.

Жолт сделал попытку протиснуться к двери.

— Вы выйдете у вокзала? — опять спросил он.

— На следующей, — так сурово ответила девушка, словно ей нанесли жестокое оскорбление.

— Тогда давайте меняться местами, — предложил Жолт.

Девушка отодвинулась сантиметра на полтора, и Жолту понадобилась вся его ловкость, чтоб выскочить прежде, чем дверь вагона захлопнулась.

Это ему удалось, и в прыжке его досада прошла. Красный от волнения, Дани стоял, а вернее, горбился на перроне, придавленный плотно набитым рюкзаком.

— Жолт! Тугоухий верблюд! Я изгрыз себе все кулаки!

— Покажи!

Дани показал.

— И правда изгрыз, — согласился Жолт.

— Это свинство — являться в последнюю минуту!

— Последней минуты не бывает. За минутой всегда приходит другая.

— Ух ты! Шуточка — блеск! Ну, давай поднажмем, наш поезд уже подошел.

— Слушай, старик, я в этот черный, для уголовников, поезд не сяду.

— Тогда, дружище, прощай. Пиши!

— Так и быть, сяду. Но помни: только по принуждению.

— Ладно. Протолкни мой рюкзак!

— Сразу видно, что ты собрался в Антарктику. А как насчет теплых кальсон? Не забыл?

— Мама забыла. А без них я погибну, старик. Окоченею.

— Господи, не рюкзак, а глыба! Ты вышагиваешь под ним, как откормленный индюк.

— Что делать несчастным детям, у которых упрямые родители!

— Родителей, старик, надо воспитывать. А ты своих распустил. Никудышный ты воспитатель, и в этом твоя беда. Давай прилунимся в этом купе, оно, в общем, довольно уютное. По-моему, в этом поезде проверяют билеты.

— Вот твой билет, двенадцать монеток.

Они заняли места у окна. Так как Дани до сетки не доставал, его рюкзак запихнул Жолт, потом они наконец уселись, и Дани счастливо сощурился за толстыми стеклами очков.