Второе сердце

«Здравствуй, милый Витя!

Пишу прямо на пляже. Мы уже третий месяц в Алуште и, думаю, до зимы тут просидим. Черные, как черти. Роман начал толстеть, хоть и много плавает. Аппетит у него опережает расход калорий. Вовсю сочиняет свои опусы и, подозреваю, весьма преуспевает, отчего выглядит иногда ужасно самодовольным. Преуспел он и кое в чем ином… При встрече ты, конечно, все поймешь. Будь уверен: и я — придет время — не подкачаю. Ты меня, Витя, знаешь — мы ведь с тобой с одного двора!

Привет Тамаре!

Целую. Клавдия».

В КОМАНДИРОВКУ

Самолет отлетал в девять вечера, но уже с момента пробуждения ощущение предстоящих перемен вносило в отлаженный годами распорядок субботнего выходного беспокойство, невольную торопливость, неуют.

— Жена! Дай мне спокойно добриться! Посмотри, ради бога, что там Димка вытворяет с моим чемоданом. Опять потом чего-нибудь не окажется… нужного!

— Я твои носовые платки доглаживаю… Дима, иди сюда!

Стоя в ванной перед зеркалом, Сергей соскабливал с лица намыленную щетину, и, когда в комнате грохнулся на пол стянутый сыном с дивана чемодан, под торчащим из пены поплавком носа заалело.

— Димка! Я тебе уши оторву! — На белой маске в зеркале разверзлась изломанная щель рта.

«Ну и физиономия у тебя сейчас! Закостенелый злодей в личине клоуна!»

Жена поспела к месту преступления минутой раньше, чему неторопившийся и понимавший, что специально не торопится, Сергей был, как всегда, рад, поскольку не мог себе представить, каким же образом станет однажды отрывать эти большие красивые уши от большой и такой родной головы.

Чемодан был уже на прежнем месте и в полном порядке, жена причесывала у окна сына.

«Затишье на шахматной доске! Ферзь прикрыл единственную пешку… Ничейное окончание…»

До отлета необходимо было сходить на почту. После обеда тянуло вздремнуть, но Сергей переборол себя, начал собираться и тут обнаружил, что приготовленная им к отправке бандероль сплошь исчеркана цветными карандашами.

— Дима! Ну-ка — живо ко мне!

Видимо, что-то в его голосе побудило жену появиться вслед за сыном, бросив кухонные дела.

— Дмитрий! Сколько раз я тебе говорил: не смей совать нос в мой письменный стол! Сколько раз?! Чья это работа? — Он потряс перед лицом сына размалеванным пакетом. — Я вижу, слова на тебя не действуют. Тебе скоро исполнится четыре года, ты уже взрослый парень, и мое упущение, что до сих пор я не познакомил тебя с ремнем. Сегодня свое упущение я хочу исправить… Чему ты улыбаешься?! Прекрати улыбаться!.. И хныкать не смей! Хныкать будешь потом, когда я вернусь с почты!

— Сережа!

— Не суйся, мать! Скажи спасибо, что я его не сейчас же пороть стану! Сам понимаю — остыть надо… А ты, художник, марш в спальню! Будь готов, дорогой, отец свои обещания выполняет!

— Право, Сережа…

Молча глянув на жену, он вышел в коридор, оделся, Схватил бандероль и, хлопнув дверью, побежал по ступенькам вниз.

«Чем только я его драть буду: ремня порядочного в доме нет, одни подтяжки?!.»

Вторая половина февраля — это уже, считай, весна, так же, впрочем, как вторая половина ноября — уже зима. Календарь календарем, а природа правит по-своему…

Необходимость командировки возникла неожиданно, вчера после обеденного перерыва, и поэтому ему пришлось срочно заканчивать — без него будет некому — последние годовые отчеты, задержаться на службе допоздна, взять часть бумаг домой, а теперь вот самому отправлять их в министерство. Хорошо, хоть о билете начальство побеспокоилось — сгоняло курьера.

Задание и удостоверение ему выписали на две недели.

Дней за десять, однако, вполне можно будет управиться, если постараться и если не случится ничего непредвиденного. Правда, День Советской Армии придется все-таки отмечать вне дома. Но ничего, за «днем мужчины» недалеко и Женский день… Наверстаем!

В помещении почты было многолюдно, к нужному ему окну тянулась унылая очередь — человек десять. Кресло за стеклянной перегородкой пустовало, покинутое, видимо, не сию минуту: женщина с коробкой в руках, ответив Сергею со вздохом: «Да я, я — последняя!» — выразительно покачала головой.

Дождавшись следующего за собой, он отошел в угол зала, распаковал, разноцветно перемазав пальцы рук, бандероль, бросил в урну хрустящий комок бумаги.