Второе сердце

Та рыбина, замороженная в моей груди, видимо, оттаяла и осталась жить, временами брыкая своим колючим хвостом, топорща плавники. Врачи говорят, что во время болезни меня перепичкали антибиотиками.

А тот шепот, скорей всего, мне прибредился. Выздоровев, никаких перемен в жене я не заметил и потом ничего сомнительного не наблюдал. Да и наблюдать было некогда: через полмесяца мы уезжали с Урала в Забайкалье — я получил новое назначение, и даже с повышением в должности. Не знаю, правда, за что. Наверное, для смягчения горечи поражения. Начальству видней…

Увозил я с собой жену, подросшего и похудевшего сына, какой-то опыт и свое второе сердце. Первого я никогда не чувствовал. В детстве еще, узнав от взрослых, что оно, как у всякого живого существа, есть где-то и у меня, поверил им на слово, а чтобы чувствовать…

Второе со мной поныне. Я часто его слушаю, даже рукой временами трогаю и не люблю. Через него, пожалуй, мне не хочется встречаться со своими давними знакомыми — ни с Герой Секиным, ни с бывшим начальником экспедиции Григорием Григорьевичем, ни с Маковым, ни с Петуховым. Хотя живут они все уже в Ленинграде, за пять — семь остановок от меня.

…Арчика дед променял летом проходящему охотнику на табак. Он долго в этом не сознавался, говоря, что пса, наверное, украли.

Должно быть, Арчик прожил хорошую собачью жизнь: ведь проглотив щучье сердце, он лишь мгновенье постоял, подняв к небу нос и прислушиваясь, что там внутри его беспокоит, стукает. Убедившись, что все в порядке, — звонко залаял, прилег на бок, снова вскочил и запрыгал вокруг нас, призывая поиграть…

ПОЛЕТ

Она безотчетно не любила то время суток, когда закончены привычные вечерние дела — что-то куплено на завтрак, посмотрен новый кинофильм, сделаны мелкие постирушки… — а спать ложиться еще рано, по телевизору в красном уголке ничего сто́ящего не показывают, читать не хочется, Катюхи, соседки по комнате, как обычно — нет дома. В эти часы в душе ее всплывала непонятная тревога, даже не тревога, а так — беспокойство смутное, словно блуждают под ребрами неведомые токи — скребутся, царапаются, боли, однако, не причиняя. Такими чаще всего вечерами ей вспоминалась родная деревня; вспоминалась по-разному — то одно, то другое, но с особой грустью — летние вечёрки в роще на берегу реки у разрушенной плотины, где после заката солнца разжигали они костер, танцевали до ночи то под гармонь, то под транзистор, забывая дневную усталость и что завтра ни свет ни заря снова выходить в поле. Девчата хором пели, парни прыгали через костер: сухим валежником поднимали повыше пламя, подначивали друг друга, потуже затягивали перед разбегом пояса… Натанцевавшись, напевшись, наигравшись, слушали рассказы горожан, приезжавших на каникулы или в отпуск, байки «своих» солдат и моряков срочной службы, за таинственные заслуги отпущенных домой на побывку. Соловьи заливались…

Намыливая под душем загорелые плечи и руки, она заметила синяк на груди… Ну и лапищи у этого Васьки Смирнова! Надо было еще пару раз врезать ему по кошачьей физиономии — совсем обнаглел, лапает где попало, без всякого зазрения совести! Думает, все девчата на стройке только и делают, что ждут не дождутся, когда он одарит их своим вниманием. Не на ту нарвался! В следующий раз — что попадет под руку, тем и садану! Вот смеху будет, если явится Василий Семенович на работу с синяком под глазом или шишкой на лбу! В темноте, мол, споткнулся, на стул налетел… Вспотеет оправдываться!

Часто по ночам Светлана летала во сне, а утром ей казалось, будто ростом она — чуть выше, чем была с вечера: раковина — ниже обычного, ниже приходится наклоняться, подставляя лицо под струю урчащей воды. Полет происходил всегда одинаково: она вылезала из кабины своего башенного крана на влажную от росы стрелу и, легко балансируя, босая шла по ней до самого края, видя весь город, освещенный утренним солнцем, всякий раз освещенный солнцем и никогда — в тумане. На конце стрелы, словно прыгунья в воду, раскидывала она руки и взлетала, и ей ничуть не было страшно разбиться, а только дух захватывало да сердце учащенно стучало оттого, что, пока летела, никак не могла решить, где приземлиться. Там, где хотелось, на заросшем вьюнками и настурциями балконе шестиэтажного дома, там ей было нельзя… И круг за кругом она парила над оживающим городом, пока не просыпалась.

Корпус общежития возводили на площадке, отведенной строительному тресту городскими властями, возводили для себя. Он был вторым по счету: первый, фасадом на центральную улицу, сдали к Ноябрьским праздникам в прошлом году, этот же планировалось закончить и заселить к концу будущего. В первом разместились административно-хозяйственные службы управления треста, конференц-зал, учебный центр, столовая. Наконец-то, освободив арендуемые в разных концах города подвалы и полуподвалы, собрали всех воедино в собственном здании. Этажи общежития наращивали сразу за ним, и рельсы Светланиного крана лежали между корпусами — построенным и строящимся.