Второе убийство Сталина

Это была самая суровая ссылка в его жизни. Он, конечно, не переставал надеяться на побег, но, будучи опытным подпольщиком, понимал, насколько трудно отсюда бежать. Понимал он и другое — для него, южанина, да еще больного туберкулезом, шансов отбыть ссылку и вернуться живым было не так уж и много. В довершение всего здесь Иосифу пришлось столкнуться с самой настоящей нуждой. Другие ссыльные могли хотя бы заработать физическим трудом, но с его наполовину действующей левой рукой и туберкулезом такой возможности не было. Нет, трудно ему бывало и раньше, но так трудно еще не приходилось никогда.

Биографы Сталина иной раз с удивлением, иной раз со скепсисом отмечают, что это был феноменально бескорыстный человек. В 1990-е годы многие публицисты (не историки!) выискивали свидетельства о том, что это все ложь, маска, что на самом деле он был жаден до денег — ну так хотелось пристегнуть весь мир к собственным убогим представлениям о счастье, — однако свидетельств, кроме откровенных сплетен, не находилось. С самых молодых лет этот человек всегда был беден, причем беден абсолютно, до того, что из вещей имел только то, что на нем надето. Да, он, как профессиональный революционер, находился на содержании партии, и это содержание должно было давать какие-то средства к жизни, но у него почему-то никогда ничего не было — ни дома, ни денег, ни даже лишней одежды. В 1908 году Шаумян писал: «На днях нам сообщили, что Кобу высылают на север и у него нет ни копейки денег, нет пальто и даже платья на нем». Куда он девал те деньги, которые получал от партии или мог заработать? Можно предположить, куда. У него в Гори была мать, которую он безмерно любил. Свидетельств о том, что Коба помогал матери, не сохранилось, но не сохранилось и свидетельств, что он этого не делал. Екатерина Джугашвили, которая была пряма и никого не боялась до такой степени, что в середине 1920-х годов при стечении народа прямо спросила своего сына, нет ли на его руках царской крови, — так вот, она не сказала о сыне ни слова упрека, ни одной жалобы на то, что тот бросил ее и не заботился о ней. Кстати, в 1929 году он пишет матери: «Присылаю тебе сто пятьдесят рублей — больше не сумел». А ведь это пишет глава государства, который мог поселиться сам и ее поселить хоть в Зимнем дворце!

Итак, Иосифа определили на жительство сначала в станок Мироедиха, потом, через две недели, — в Костино. Оттуда он пишет и пишет отчаянные письма с просьбами о помощи. Сразу по прибытии Зиновьеву в Краков: «Я, как видите, в Туруханске. Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Если моя помощь нужна, напишите, приеду немедля…» Он надеялся, что и эта ссылка будет непродолжительной, как и прежние. Кстати, уже 1 октября ЦК принял решение об организации побега Джугашвили и Свердлова и о выделении на это 100 рублей. Но эти деньги еще надо было доставить в Монастырское — когда-то они придут. И потом, это ведь не на жизнь, а на побег…

10 ноября Иосиф пишет в Петербург своей хорошей знакомой Т. А. Славутинской. «Татьяна Александровна. Как-то совестно писать, но что поделаешь — нужда заставляет. У меня нет ни гроша. И все припасы вышли. Были кое-какие деньги, да ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока еще доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу, не знаю… Нельзя ли будет растормошить знакомых и раздобыть рублей 20–30? А то и больше? Это было бы прямо спасение. И чем скорее, тем лучше, так как зима у нас в разгаре (вчера было 33 градуса холода). А дрова не куплены в достаточном количестве, запас в исходе. Я надеюсь, что если захотите, достанете. Итак, за дело, дорогая. А то "кавказец с Калашниковской биржи" того и гляди пропадет…»

Следующее письмо — совершенно потрясающий документ. В промежутке он получил посылку из Петербурга. Можно только догадываться, какие слова содержались в сопроводительном письме, сколько человеческого тепла было в них вложено, потому что обычно сдержанный и как бы извиняющийся за все свои просьбы Иосиф ответил на них таким взрывом эмоций, какого трудно было бы ожидать от этого человека. Итак, 12 ноября он пишет: «Милая, дорогая Татьяна Александровна, получил посылку. Но ведь я не просил у вас нового белья, я просил только своего старого, а Вы еще купили новое, израсходовались, между тем, жаль, денег у Вас очень мало. Я не знаю, как отплатить Вам, дорогая. Милая — милая». Из этого письма, если его правильно понимать, без психологических извращений по поводу угодливой природы тирана, видно только одно — насколько не хватало суровому Кобе простого человеческого участия и как открыто, всей душой он отзывался на любое доброе слово. Да, есть товарищи — но это профессиональные, если хотите, деловые отношения, а тепла-то и недоставало. Недаром позже один из родственников Аллилуевых, той семьи, у которой он нашел приют в Петербурге, скажет: «Они, мне кажется, его жалели…».