Второе восстание Спартака

Спартак, вздохнув про себя, запустив про себя злым матом и последний раз глянув на Лешку – прости, брат, – пошел в указанном направлении, тяжело ставя ноги. Настроение еще больше упало.

Глава вторая Гостеприимство не слабеет

Кость шустро запрыгнул на козлы, бросив винтовку себе под ноги. Третий, так и оставшийся для Спартака безымянным, примостился рядом с ним, развернувшись вполоборота к заднему сиденью, на котором устроились Спартак с комендантом. Бричка покатила.

Спартак окончательно убедился, что не пройдет номер с лихим прыжком через невысокий борт брички – и зайчиком из-за тяжелой одежды и грузных сапог по редколесью не промчишься, и стрелков по его душу будет двое опытных, если даже не считать сопляка. Безымянный глаз не спускает, да и Панас, якобы небрежно держа пистолет на колене, не расслабляется: указательный палец возле спускового крючка, большой возле предохранителя. В два счета срежут, и хорошо еще, если наповал – а то и придется ползать в пыли раненым, враз превратившись в беспомощное создание, а эти будут гоготать...

– Жалованье большое? – спросил вдруг Панас.

– Что? – не понял Спартак.

– Я спрашиваю: платят хорошо? Воздушным офицерам? – В голосе коменданта звучало неподдельное любопытство. – Видел я летных немчуков, и американцев в штате Охайо – як сыр в масле катались, чистой воды шляхетство... Жалованье приличное?

– Мне хватает, – сказал Спартак.

– А сколько, если не военная тайна?

– Устрицами каждый день завтракал, – сказал Спартак хмуро. – А шампанским сапоги протирал для блеска.

– Я серьезно, не жартобливо...

– Вам-то зачем? В протокол допроса все равно не подошьешь.

– Ради общего познания жизни, – серьезно сказал Панас.

– Врете, дядьку, – сказал Спартак. – От жадности все. У вас вон нос побелел от жадности...

– Не от жадности, а...

Протарахтела короткая автоматная очередь – и Кость, нелепо взмахнув руками, кулем повалился с облучка. Безымянный успел взмыть на ровные ноги и даже вскинуть винтовку, разворачиваясь в ту сторону, откуда прозвучали выстрелы, – но вторая очередь сбросила его с брички, и он так же безжизненно грянулся оземь.

Спартак не рассуждал – некогда было. Он попросту ухватил левой рукой дуло пистолета, пригибая его вниз, а правой от всей души с превеликим энтузиазмом и готовностью вмазал коменданту по скуле – аж чавкнуло под кулаком. Быстренько выкрутил пистолет из сильных пальцев, пользуясь моментом.

Встрепенувшаяся было лошадка попятилась, храпя, на узде – или как там она именуется – повис человек в немецком маскировочном комбинезоне, с бело-красной повязкой на рукаве и болтающимся на плече незнакомым автоматом – короткий, с толстым дулом и горизонтальным магазином, а вместо приклада – выгнутая железная труба.

Еще двое, одетые точно так же, возникли у заднего колеса брички, один проворно выдернул за ворот все еще не очухавшегося Панаса, бросая наземь, а второй в полете добавил пану коменданту кулаком по роже. На Спартака это зрелище подействовало крайне умилительно: кто еще мог так вот обращаться с полицаями, как не...

Лошадь похрапывала, но стояла спокойно, человек в комбинезоне – рыжеватого оттенка, просторном – держал ее умело и цепко. Наклонившись, Спартак подобрал «парабеллум». Один из автоматчиков ухмыльнулся ему во весь рот и, демонстративно постучав себя кулаком по груди, выкрикнул:

– Америка – то бардзо добже! Америка – дир франд!

Второй тоже улыбался в шестьдесят четыре зуба, махал сжатым кулаком и выкрикивал что-то совершенно неразборчивое. Сразу видно было, что оба переигрывают, как плохие актеры, – из самых лучших побуждений вообще-то. Третий, не обращая на них внимания, нагнулся над лежащими, проверяя, как там с ними обстоит дело. Все трое были совсем молодыми парнями простоватого вида.

Теперь Спартак рассмотрел кокарду у них на фуражках – орел с поднятыми крыльями, упершийся лапами в нечто вроде полумесяца с большими буквами «WP». Тот же орел и те же буквы – на бело-красных нарукавных повязках. Причем орел, это сразу бросилось в глаза, был украшен короной. Довоенного фасона орелик, а значит, партизаны сии...

Появился четвертый, точно такого же облика, разве что автомат у него на шее висел немецкий, а в руке он держал большой незнакомый пистолет, чью марку Спартак с ходу не смог определить. Судя по тому, как подобрались пареньки, новоприбывший был определенно командиром.

Мимоходом улыбнувшись Спартаку – вполне дружелюбно, но коротко, – он прошел мимо, остановился над очухавшимся Панасом и, нехорошо сузив глаза, произнес:

– О, пане комендант постерунковы... Як ми бардзо пшиемне споткач пана...

Дальнейшее Спартак попросту не разобрал: сплошные «пши» и «пжи». Но вряд ли это была приятная светская беседа: лицо у лежавшего навзничь Панаса закаменело в смертной тоске – Спартак видывал такое выражение, когда человек оказывается нос к носу с костлявой бабусей, которая всюду шляется с косой...