Второй день на царствии

— Гмм, — глубокомысленно промычал полковник, а затем махнув рукой на все подписки и расписки, данные им в свое время, тем более, что ранее никаких таких бесед на данную тему он себе с Фроловной не позволял, приблизил к ней близко-близко свое, заросшее бородой лицо и делая страшные глаза, начал тихо, едва не шепча:

— Ну, раз уж ты и так почти все знаешь, мать, то скажу напрямки и по чести, хоть и не сносить мне головы опосля, если ты меня выдашь по своей женской дурости…

— Да, что ж ты батюшка такое говоришь-то? — закудахтала она. — Да когда это я тебя выдавала?!

— Клянись, что никому, ни единой душе не скажешь об этом, — смастерив донельзя печальное и серьезное лицо прошептал он, с трудом сдерживаясь, чтобы самому не расхохотаться.

— Вот как Бог свят! — истово перекрестилась она на кактус, стоящий на подоконнике, за неимением иконы.

— Чтой-то ты крестишься?! — ехидно заметил он ей. — Комсомолкой ведь была.

— Была, была, батюшка! — охотно закивала она, снедаемая любопытством. — А ить комсомол от был-был, да и сплыл, а Боженька-то при своей должности, так и остался. Вот и меркуй, что почем — резонно заметила она мужу в ответ на его сомнения.

— Ну, ладно, — не стал он с ней спорить. — Слушай тогда сюда. Аппарат, созданный ими, действительно может стать самым грозным оружием, когда-либо придуманным человеком. Это факт, — поднял он указующий перст кверху для вящей убедительности. — Это типа лазера, что выжигает на своем пути все, что ни попади. И против него у супостата нет и никогда не будет ничего, чтобы противопоставить ему. Это тоже факт.

— Да, ну! — в восхищении воскликнула половина баварского Величества.

— Вот, тебе и ну! — передразнил он ее. — Однако же и тут есть своя закавыка, — сделал он многозначительную паузу и строго поглядел на нее, еще пуще нагоняя страху и восхищения.

— Какая!?

— Но все это при одном условии — если мы первые закончим испытания и примем его на вооружение. И это тоже, к сожалению, факт.

— Почему к сожалению?!

— Потому что враги тоже об этом знают. А значит, постараются изо всех сил не допустить этого, — уже на полном серьезе сообщил он.

— Как это не допустить?! — изумилась еще больше Фроловна. Ей как-то и в голову не могла прийти мысль о том, что такие вопросы могут решаться сверхдержавами быстрым и радикальным способом.

— А вот так! Зная, что у нас вот-вот на подходе такое оружие, которое может не просто поставить Америку на колени, а и вовсе уничтожить ее за пару-тройку минут, причем без последствий в виде радиации или еще чего-либо, они, пользуясь тем, что у нас временная неразбериха во власти, могут просто разбомбить нас. Именно сейчас. Потому что, как только мы примем аппарат этот на вооружение, нас уже ни с какого боку укусить будет нельзя. А это люфт, примерно в год-полтора.

— Да как же это так?! — вновь закудахтала она, округляя в изумлении глаза. — Вот так, запросто и безнаказанно разбомбить?!

— Конечно. Пока там, наверху делят портфели, никто не решится, не только ответить, но и попытаться остановить выпущенные по нам ракеты.

— А как же генерал-то, который выступал днем? Как бишь его? А, Афанасьев! — не сразу припомнила она. — Его же вроде как поставили командовать? — не переставала удивляться и в то же время засыпать вопросами жена.

— Поставить-то поставили, да ведь власть от такая штукенция, мать ее ети… — почесал он за ухом. — Её мало объявить. Надо чтобы с этим еще и все согласились. Мы тут сидим и не знаем, что там в столицах-то творится. Кто признал, кто не признал. Да и на международном уровне.

Митрич еще немного посопел, задумчиво оглаживая бороду, а затем добавил, как бы про себя:

— Да и то сказать, по закону, вишь, не в свой черед он за царский венец ухватился, вот беда. Могут ведь и вовсе не признать. Так что, смутно сейчас на Руси-матушке. И боюсь, что этим постараются воспользоваться наши недруги.

— Охти ж, страсти Господни! — мелко закрестилась бывший комсорг медучилища.

— Вот и я к тому. Днем разговаривал с Ивановым…

— Это который военпред из Москвы с комиссией по приемке прилетел? — перебила мужа всезнающая жена. — Он там, в генерал-лейтенантах бегает.

— Ну, ты, мать, и скажешь, — хохотнул он. — Слово то, какое придумала: «бегает»! Да не сбивай меня с толку. Так вот. Он настоятельно рекомендует тебе завтра лететь с ним на материк.

С этими словами он посмотрел на свою «половину» долгим и слегка печальным взглядом, как бы уже не прощаясь. Она, перехватив этот взгляд, только широко разинула рот в полном и неподдельном изумлении, как будто он сморозил какую несусветную глупость, на которую-то и ответить сразу не мочно. Наконец, через некоторое время, придя в себя, выдала на гора:

— Вот смотрю я на тебя, старый, и все больше убеждаюсь: чем старей — тем дурней ты становишься. Да неужели ты хоть на миг мог подумать, что я тебя оставлю тут одного, а сама уеду, как ни в чем не бывало?!

— Уезжала же… — не преминул он вставить ей шпильку.