Второй год новой эры

Сергей Петрович тревожился напрасно; плывущие охотники – это не дельфины и не пингвины, они не способны разогнаться под водой так, чтобы запрыгнуть на борт больше чем на метр, возвышающийся над водой. В то же время длинные шесты, которыми полуафриканки при причаливании-отчаливании отталкивались от дна, с большим успехом лупили по выступающим над водой головам. Эти болезненные, но неопасные для жизни, удары заставили преследователей растерять весь свой кровожадный порыв и стараться держаться подальше как от легшего в дрейф коча, так и от объекта их преследования, приблизившегося вплотную к высокому борту.

И только «Большой Хряп», видимо, решил во что бы то ни стало дотянуться до беглеца. Гуг уже почти вытянул наверх брошенную за борт веревку с узлами, за которую одной рукой уцепилось спасающееся от преследователей существо, второй рукой прижимающее к себе слабо пищащий сверток. Все уже перевели дух, как вдруг предводитель преследователей, проплывший под водой пару десятков метров, вынырнул у самого борта и успел ухватиться за повисшую над водой лодыжку, намереваясь сдернуть почти спасенного обратно в воду. Но тут Ляля перевесилась через борт и устроила «Большому Хряпу» быстрый и страшный конец, с расстояния в метр, выстрелив ему в лицо волчьей картечью из «Сайги». Самый упорный из всех преследователей отпустил ногу беглеца и нырнул в последний раз, больше не показавшись и оставив на поверхности воды большое расплывающееся кровавое пятно. Счастье остальных охотников, после такого конфуза направившихся обратно к берегу, что в этой европейской речке не водились ни акулы, ни пираньи, а то сожрали бы всех и не поморщились.

Тогда де и там же.

Виктор де Легран, французский дворянин 16-ти лет от роду, год рождения 1777-й

Последние три месяца своей жизни я словно бы застрял в дурном сне, от которого никак не могу проснуться. Со мной случилось столько страшного, невероятного, и снова страшного, что для одного человека это слишком, тем более если этот человек – всего лишь молодой юноша, выросший в дворянском поместье в неге и заботе, не знавший тягот и трудов, не нарастивший мускулов и не имеющий никакого опыта выживания в условиях отсутствия всяческой цивилизации, которые, ко всему прочему, еще подразумевают присутствие в этих первозданных лесах совершенно ужасных дикарей с кошмарными людоедскими ритуалами… Американские индейцы по сравнению с местными аборигенами выглядят как вполне цивилизованные люди.

Однако начну обо всем по порядку. Разве мог я подумать, что беззаботное существование в нашем имении, расположенном в благословенной солнцем Аквитании неподалеку от маленького городка Эшурньяк, закончится однажды так страшно и трагически? Всему виной эта революция, которая началась как борьба за справедливость, но очень быстро превратилась в торжество террора и кровавую вакханалию. Четырнадцатого сентября одна тысяча семьсот девяносто третьего года все дворяне вроде нашего семейства были объявлены подозрительными, то есть врагами французского народа, и по всей стране без устали заработали гильотины. Направляли процесс разъехавшиеся по провинциям депутаты Конвента, иначе именуемые комиссарами.

А тут кому как повезет. В Нормандии Робер Ленде добился умиротворения без единого убийства, а в Лионе отставной странствующий актер Колло д’Эрбуа и бывший начальник колледжа Жозеф Фуше применяли частые массовые расстрелы, потому что гильотина работала недостаточно быстро. У нас же все было середина на половину, и скорость работы гильотины наших монтаньяров устраивала, но и без дела она у них тоже не простаивала. Отец чувствовал, что за всеми нами однажды тоже придут.

«Они сумасшедшие, – повторял он, меряя шагами комнату и с беспокойством поглядывая в окно, – они просто маньяки. Пока они не утопят всю Францию в крови, они не успокоятся…»

«Анри, неужели ничего нельзя сделать? – с тревогой спрашивала матушка, сидя на диване с маленьким Филиппом на руках. – Уехать, например?»

«А, бесполезно! – махал рукой отец. – Они контролируют все дороги. Если нас поймают, то уж точно казнят, как поймали и казнили короля. А так хоть есть маленькая надежда, что о нас забудут…»

Мать прикусывала губу, чтобы не продолжать этот разговор, всегда вызывавший у нее панику. И мы просто ждали. Ждали неизвестно чего, какой-то определенности, что ли, при небогатой альтернативе «казнят – не казнят». И, самое главное, мы не чувствовали за собой никакой вины, за которую нас стоило бы казнить. Разве может быть человек виновным в том, что он родился дворянином, а не, к примеру, пастухом или земледельцем?

Но этот день, которого мы так боялись, все же настал. Они пришли. Отец увидел их в конце ведущей к нашему дому аллеи. В вечерних сумерках они ехали на лошадях – грозные, уверенные в своей благородной миссии – неумолимо приближаясь к нашему дому. Впереди, на крупном коне восседал их предводитель, подпоясанный трехцветным шарфом депутата Конвента.