Второй концерт Рахманинова как национальная идея: критика, полемика, интервью

«Русский Гулливер» действительно призывал к масштабности начинаний, «сезонное творчество» – не наш стиль. Я призывал к написанию новой «Илиады». Известно, что именно поэмы Гомера стали основанием нынешнего европоцентризма, столь пагубно проявившегося через века то в виде геноцида цветных народов, то в форме нацизма, то – неолиберальных доктрин. Учитывая, что и «Одиссея» и «Илиада» не соответствуют исторической действительности (свидетельство Диона Хрисостома, раскопки и т. п.), мы нуждаемся в новом эпосе. Чем, собственно, я и занимаюсь, сочиняя «Норумбегу: мифы о северном будде Хельвиге». А мой соратник Андрей Тавров пишет легенды об Ахашвероше-Агасфере. Однако это детали. Вдохновенные уроки чистописания со стилем поздних славянофилов вряд ли связаны. Да и не знаком я с этим стилем. Я пишу, что славяне обладают хорошим чувством юмора и способны нести обаятельную пургу, – вспоминая Павича, Гоголя и Сергея Курёхина, с супругой которого Настей познакомился в возрасте четырех лет. Ничего против русского космизма не имею – отличная школа, поднимающая не только национальный, но и мировой дух, но здесь говорю о «гоголевском носе» и «курёхинском грибе». Философ против того, что «наше нынешнее – это всегда предвестие чего-то грядущего, и всегда более масштабного, граничащего со вселенским». Лично мне приятнее верить, что «завтра будет лучше, чем вчера», и все великие духовные книги на это ориентированы, и культура – в том числе европейская. Мне понятней такая позиция, хотя бы потому, что у меня есть дети.

Итак, оптимистического национального характера критик сторонится. Лишь бы не походить на поздних славянофилов. Однако когда я говорю об интернациональном характере поэзии и ее высокой религиозной сути, он опять – против. «Невозможно согласиться и с тем, что “поэзия сверхчеловечна и наднациональна”», – говорит он. Правильно, Ваша поэзия этими свойствами не обладает. А «поэзия действия», призывающая царей, спасающая от наводнений мировые столицы и инициирующая молебны за наших врагов и вчерашних палачей, – обладает. «Простите, но поэзия глубоко национальна и практически непереводима на другие языки, помимо родного», – продолжает Трунёв. И я с ним согласен. Разная бывает поэзия. И критику неплохо бы определиться, насколько он «глубоко национален» или, наоборот, чурается любого почвенничества. «Русский Гулливер» в этом смысле конкретен: идеология «глобального почвенничества» раскрывается у нас, как минимум, в двух книгах: «Норумбега» (НЛО, 2011) и «Поэзия действия» (ЦСЛ, 2011).

Другая загадочная мысль оппонента… Хм… С каких пор амбициозность начинаний и масштабность задач стала характерной чертой московской тусовки, о которой столь неприязненно отзывается ученый? Может, ему стоит поинтересоваться биографиями участников проекта, обратить внимание на географический диапазон авторов «Русского Гулливера» и «Гвидеона», не говоря уже об интенции «преодоления литературы» как таковой? Не социальной зависимости от литературного сообщества, а самой литературы… «Дух дышит где хочет». Вне зависимости от сезона и расположения в пространстве. В этом смысле лекция Сергея Анатольевича Курёхина о роли грибов в Октябрьской революции – высокая поэзия; возложение камней Будды, Моисея и Мерлина к американским военным базам, зданию госдепа и даче в Вискулях (Беловежская пуща), где было подписано соглашение о роспуске СССР, – тоже. Не удивлюсь, что утрата оригинала этого пьяного документа связана с действиями «Гулливера»: какой-никакой, но эффект все-таки достигнут…

В совокупности наша деятельность так и называется – «революция Русского Гулливера». А как еще? Такая вот перманентная революция. Абсолютно, кстати, бескровная. Лишенная как физического, так и умственного насилия. Нас не поняли? Что ж, будем объяснять. Мы нацелены на благо людей, презрение к бессмысленной тусе и производству словес. Мы изменяем мир к лучшему действием и словом. Достаточно ли подробно я объяснил суть «поэзии в действии»?