Второй после Бога

– Хорошо, – сказал я и спросил, могу ли я отправить с ними свои вещи, на что они оба дали свое согласие. Тогда я попрощался с нунцием, коротко кивнул юнкеру и улыбнулся фрейлейн Саре, которая удивленно спросила, почему “der Sekretär” не едет вместе со всеми. С важным видом я объяснил ей, что городской судья и магистрат города нуждаются в моей помощи, но что уже к вечеру я их догоню. Она не ответила на мою улыбку и, посмотрев на улицу, поинтересовалась, что это за дело, в котором так неожиданно понадобилась моя помощь. В ее голосе прозвучали резкие нотки, каких я прежде ни разу не слышал.

Пришлось сказать, что я этого еще не знаю, однако, насколько я понял, это связано с каким-то смертельным случаем.

Мне показалось, что она хотела что-то сказать, но вместо этого с равнодушной улыбкой протянула мне на прощание руку для поцелуя, после чего быстро отошла к телеге, где стояли юнкер Стиг и Герберт.

Городской судья, который уже ушел, прислал мальчишку, чтобы тот проводил меня к нему. Мальчишка бежал впереди меня через площадь. Время от времени он останавливался и нетерпеливо ждал, когда я подойду к нему, а потом бежал дальше. Вот он свернул направо, и я прибавил ходу, чтобы не потерять его из виду. Я видел, как далеко впереди он свернул в проулок между двумя домами, и неожиданно почувствовал в затылке насторожившее меня покалывание. Это был тот самый путь, который я проделал нынче ночью. Мальчишка крутился у угла дома, и я нерешительно последовал за ним.

Городской судья стоял в маленьком дворике и разговаривал с офицером в высоком чине. Увидев меня, он махнул мне, чтобы я подошел к нему, и бросил мальчишке монету, тот ловко поднял ее с земли и убежал. Из дома, который нунций посетил всего несколько часов назад, вышел молодой служащий.

– Комендант Шторм, – сказал судья, – это молодой господин Хорттен, который должен помочь мне определить, от какой болезни скончался тот человек.

Комендант – смуглое обветренное лицо, внушительная фигура – очевидно, этот человек стремился к тому, чтобы его вид всегда соответствовал фамилии; сейчас он оценивающим взглядом смотрел мимо меня на стену крепости, словно решал, что именно в ней необходимо улучшить.

– Молодой господин Хорттен секретарь профессора Буберга из Копенгагена, – прибавил судья с тяжелым ударением на каждом “б”.

Слова достигли цели, офицерский взгляд обратился на меня, и под его тяжестью у меня дрогнули колени.

– Вот как, секретарь профессора Буберга. Вот как. – Сурово сжатые губы разомкнулись, и под усами мелькнуло что-то похожее на улыбку. Он весело хлопнул меня по плечу. – Ну, значит, наше дело в надежных руках… – Он наклонился к судье: – как сказал профессор Буберг, когда проститутка стащила с него штаны. – Комендант разразился раскатистым смехом, так что затряслось все его тяжелое тело, и повернулся к нам спиной.

Довольно похохатывая, он скрылся между домами. Молодой служащий в дверях не мог скрыть улыбку. Судья, прежде чем повернуться ко мне, попытался придать своему лицу серьезное выражение. Это далось ему с трудом.

– Мы… то есть комендант Шторм, гм-м… предоставил в наше распоряжение фельдшера Брёдермана, который сейчас осматривает покойника.

Больше всего на свете мне хотелось уйти отсюда. Меня позвали сюда только для того, чтобы посмеяться надо мной.

– Разве у вас в городе нет своего лекаря?

– Нет, нет. Хватает и Брёдермана, он и один вполне может отправить человека на тот свет… – ответил судья Мунк. В уголке губ у него еще держалась улыбка.

– Могу я взглянуть? – спросило мое любопытство. Или мое чувство ответственности? Во всяком случае, мой страх.

Улыбка исчезла. Городской судья Мунк уставился на меня, словно не понимал, почему я еще здесь:

– Да-да, конечно! Вот сюда! Но Брёдерман еще не закончил.

Он направился к небольшому дому. Я остановился у двери, прикусив губу, потом последовал за ним.

Мы вошли в маленькую кухню, в которую с трудом втиснулись вдвоем, и Мунк направился дальше, в ту маленькую гостиную, через окно которой я вчера наблюдал за тем, что там происходило. Я остановился и зажал нос. В доме омерзительно пахло нечистотами и еще чем-то, но, чем именно, я определить не мог.

То ли запах, то ли белая голая ступня, которая высовывалась между ногами цирюльника, то ли что-то совсем другое – я вдруг увидел себя на эшафоте… Я остановился, пришел в себя и вспомнил Декарта. Четвертое правило. Оно звучало примерно так: делая вывод, нужно учитывать все факты и быть уверенным, что ничего не забыто. Четвертое правило. Декарт.

Я был один. Я не мог рассчитывать на поддержку Томаса, только на свою память. И на те крохи мудрости, что Томасу удалось вбить мне в голову за четыре года, что мы с ним были знакомы. А еще на свой разум.

Мой разум. Я не знал, можно ли на него положиться. Он вдруг показался мне таким же ненадежным, как изъеденный жучком стул. Сколько раз я слышал, как Томас тяжело вздыхал и закатывал глаза к небу, услышав мои “разумные” высказывания!

Память… факты… вот с чего нужно начать. Работать должны глаза, уши… и нос.