Второй после Мадары (СИ)

Однако очень скоро Ханаби обнаружила в сложившейся ситуации плюсы. Во-первых, тренировки больше не норовили отобрать у неё всё свободное время. Более того, они стали его продолжением — и только. Все её сенсеи отправились на фронт. Ханаби упражнялась тогда, когда сама считала нужным. Ей доставало самостоятельности и ответственности для того, чтобы не лениться, и увлечённости — для того, чтобы не терять интерес к саморазвитию. Однако сколько теперь было свободы для новых дел и приключений!

Во-вторых, стены квартала больше не были преградой. Раньше ей не разрешалось надолго покидать их пределы (Хьюги ещё не оправились от двух похищений старшей дочери главы клана), но теперь следить за ней стало почти некому, и Ханаби активно и самозабвенно исследовала деревню. Ловила деловые стайки мелких, которым доверили патрулирование Конохи, и важно ими командовала, периодически припугивая бьякуганом. Время от времени устраивала им массовые соревнования, заливисто смеясь над их ниндзюцу. Малышня не обижалась, они чувствовали в ней лидера, который чуть уменьшал пустоту покинутости их сейчас многими взрослыми. Пару раз Ханаби даже попыталась снарядить экспедицию наружу — да хотя бы в лес — однако выбраться удавалось лишь ей одной. Мелкие то ли были ещё слишком неуклюжи, то ли боялись быть замеченными и наказанными, а потому не слишком старались. Никто не признавался вслух, что не хочет быть похищенным или убитым вражескими шиноби. Сказать такое значило опозориться перед сверстниками. Ханаби этой гордостью мелких мысленно восхищалась. Сама она тоже боялась за родных, но не за себя, и чуть что — пулей бы вылетела на фронт, на подмогу. Даже если бы это означало ослушаться опостылевшего уже приказа.

Но из деревни всё казалось мирным и спокойным, старшие если и получали новости с фронтов, то не подавали вида. Всё, что Ханаби знала — что войну объявил старичок-нукенин Учиха Мадара, родоначальник коноховских Учих. И что толком не ясно, как он до сих пор жив и что у него за войско, но большим оно вряд ли может быть. Сама Ханаби втайне считала бьякуган гораздо могущественнее шарингана, поэтому всегда усмехалась напыщенности Учих и много раз представляла, как появляется на поле боя и одна с лёгкостью разносит в пух и прах этого Мадару.

Стоило только войскам вернуться в Коноху, как ловушка кланового квартала снова захлопнулась, кровожадно чавкнув, проглотив Ханаби и закусив её свободой. Население Конохи заметно поредело, но с ранеными Ханаби столкнуться не успела — их незамедлительно переправили в больницу.

Известие о смерти Неджи заставило Ханаби ощутить, словно прямо над её ухом ударили в гонг, и от этого звука весь её мир вокруг начал осыпаться, как штукатурка со стен. Он крошился, крошился много дней.

В конце концов окружающее пространство стало напоминать мятую бумагу. Будто все декорации сжали в комки, чтобы выбросить, как неудавшиеся рисунки. Спустя неделю Ханаби спохватилась, нашарила картинки в мусорном ведре своего пыльного отчаяния и кое-как разгладила их, чтобы хоть чем-то заклеить пустоту вокруг. Получилось плохо: краска на них облупилась и потускнела, а на неизгладившихся сгибах и вовсе отсутствовала. Но по крайней мере стало не настолько промозгло, как было.

Понемногу начиная приходить в себя, Ханаби стала ощущать изменения атмосферы в деревне. Напряжение, запах скорби в воздухе достигли своего апогея и стали размягчать всё вокруг каким-то наведённым, неестественным безразличием — в том числе стены квартала. Все были тревожно заняты своими делами, за Ханаби так и не был толком установлен строгий присмотр. Разве что Хината запретила соваться в госпиталь, сказав, что за отцом она там достаточно присматривает, его скоро выпишут, а ужасы войны Ханаби стоит стремиться не видеть как можно дольше. Ханаби не хотелось перечить и расстраивать сестру, она была счастлива, что та вернулась живой, и не стала создавать ей лишних проблем.