Второй режиссер

Так что генерал Голубков, оказался просто даром небес. Советы твердо надеялись, что при его председательстве лазутчики СБВ станут им поименно известны и понесут немцам заготовленную для них дезинформацию. А немцы не менее твердо рассчитывали, что благодаря ему смогут внедрить в шпионскую сеть СБВ сколько угодно своих, абсолютно надежных агентов. Ни та, ни другая сторона не заблуждалась насчет голубковской верности, но обе полагали, что сумеют использовать в своих интересах флуктуации его двойной игры. А чаянья простых русских людей, множества работящих семейств в отдаленных углах русской диаспоры, где они занимаются своими скромными, но честными ремеслами, совсем как в Самаре или в Твери, растят хрупких детей и наивно верят, что СБВ — это своего рода Круглый стол короля Артура, воплощение всего, что было и будет милого, здорового и благородного в сказочной России, — все эти фантазии как не идущие к делу, наверно, будут вырезаны из фильма.

Когда СБВ создавался, кандидатура генерала Голубкова на пост председателя стояла в списке (чисто теоретически, разумеется, ведь никто, не думал, что их лидер скоро умрет) далеко не первой — не потому, что сослуживцы-офицеры мало ценили его легендарную отвагу, а просто уж так получилось, что он был в армии самым молодым генералом. Но ко времени выборов второго председателя он уже выказал столь недюжинные организаторские способности, что счел возможным вычеркнуть большинство стоящих впереди фамилий (чем заодно спас этим людям жизнь). Когда же и второй генерал был устранен, многие члены СБВ ожидали, что следующий кандидат, генерал Федченко, отречется в пользу младшего и более дельного товарища и уступит ему это удовольствие, которое причиталось старшему по праву, возраста, репутации и образования. Но старый генерал, полагая удовольствие сомнительным, тем не менее счел малодушием отказываться от поста, уж двоим стоившего жизни. И Голубков, сжав зубы, принялся копать снова.

Внешне он не отличался привлекательностью. В нем не было ничего от лубочного русского генерала, эдакого славного пучеглазого, толстошеего здоровяка. Наоборот, он был худощавый, поджарый, остролицый, усики щеточкой и стрижка «ежиком», как это называется у русских, то есть короткая, жесткая и торчком. Он носил на волосатом запястье узенький серебряный браслет и, угощая русскими самодельными папиросами или английскими сигаретами «Кэпстен» со сливовым духом, открывал вместительный старый портсигар из черной кожи, который, как можно было понять, сопровождал его сквозь дым неисчислимых сражений. Держался всегда крайне вежливо и совершенно не бросался в глаза.

Когда Славская устраивала «приемы» — обычно в доме у кого-нибудь из своих меценатов, вроде остзейского псевдобарона доктора Бахраха, чья первая жена прославилась когда-то в роли Кармен; или русского старозаветного купца, радостно скупавшего в обезумевшем от инфляции Берлине жилые дома целыми кварталами по десяти фунтов за штуку, — молчаливый супруг скромно прохаживался между гостями: тому принесет бутерброд с колбасой и огурцом, этому — запотевшую стопку водки. И пока Славская поет (а она на таких «дружеских» вечерах пела сидя, подперев щеку кулаком и подставив ладонь под локоть), он, бывало, стоит в сторонке у стены, а то вдруг на цыпочках пробежит за дальней пепельницей и поставит тихонько на широкий подлокотник вашего кресла.

На мой взгляд, он уж чересчур тушевался, переигрывал, привнося в роль даже что-то лакейское, — хотя задним числом это оказалось в самый раз. Он просто пользовался в жизни эффектом контраста и испытывал радостный трепет, когда по неким долгожданным признакам — по наклону головы, по скошенному взгляду — догадывался, что Имярек на том конце зала указывает на него новоприбывшему и с восторгом поясняет, что вот, мол, такой скромный неприметный человек, а ведь сказочный герой, свершавший на легендарной войне неимоверные подвиги (в одиночку захватывал города, в таком духе).

3

Немецкие кинокомпании, подобно ядовитым грибам повсеместно выраставшие в те годы (то есть перед тем, как дитя света научилось говорить), нанимали по дешевке русских эмигрантов, чье прошлое было их единственной профессией и единственной надеждой, — иначе говоря, людей как бы нереальных — исполнять в фильмах роль «реальной» публики. Вид этого миража в мираже порождал у чувствительного зрителя ощущение, будто находишься в зеркальной зале, где зеркала повешены одно против другого, или, правильнее сказать, в зеркальной тюрьме, и уже не различаешь, где отражение, а где ты сам.