Второй шанс

– Извините, генерал, – ответил трехзвездный генерал[80] Ахилл Шепард, опуская свой оптический прибор, более похожий на портсигар, чем на бинокль. – Но боюсь, что наши ребята стеснят вас. Все-таки их уже сейчас – двенадцать тысяч…

– Мы готовы потесниться.

– К тому же, – продолжил американец, не подав виду, что слышал реплику русского. – Тамошний рельеф больше подходит нам для прокладки взлетных полос.

– Но вы же еще не доставили сюда ни одного самолета.

– Всему свое время. Что вас беспокоит, генерал? Мы ни в одной букве не нарушаем условий договора. Пятисотмильный сектор «Земли-2», лежащий перед порталом, объявлен экстерриториальным, и, поверьте мне, места размещения «старт-анклавов» для всех стран – участниц проекта оговорены на самом высоком уровне. Мы не собираемся ущемлять ваши права, мистер Кравченко, но дайте же нам подготовить трамплин.

– Да я ничего… – несколько смутился Кравченко, без всякой причины протирая окуляр своего прибора. – Лес просто жалко. Чего его валить без толку…

– Не переживайте так о деревяшках, Борис! – оскалив все свои стопроцентно американские зубы, улыбнулся Шепард и покровительственно хлопнул «партнера» по звездочкам, плохо различимым на камуфляжном плече. – Кругом миллионы деревьев, до которых не доберутся топор и пила ни при нашей жизни, ни при жизни наших детей, ни при жизни их детей… Даже если мы тут где-нибудь бабахнем сверхмощную водородную бомбу вроде той, которой ваш Хрущев пугал нас в шестидесятых, – ничего этот мир не заметит. Кто мы здесь? Несколько тысяч вирусов на шкуре слона!

– Вот именно… – буркнул Борис Семенович по-русски, снова приникая к биноклю. – Антибиотиков только на вас нет…

– Что-что? – еще шире улыбнулся по-русски понимавший в объеме Вест-Пойнта трехзвездный («Ох и звания у этих американцев – как у нашего коньяка!»). – Я не понимаю, когда так быстро… Что ты сказал, Борис?

– Согласен, говорю. Добра тут на всех хватит…

* * *

Звонок у двери квартиры № 7 производил самое неприятное впечатление. Нет, сама дверь была еще тем подарком: с потрескавшимся от времени и потерявшим свой цвет в незапамятные времена дерматином, с ватой, торчащей из-под прорванной, даже прорезанной в нескольких местах обивки. На ней, казалось, в свое время упражнялся в рубке шашкой целый кавалерийский взвод. Но звонок…

Из-под косо сидящей расколотой кнопки, самой по себе неопрятной – покрытой не то мерзкого вида грязью, не то просто испачкавшейся известкой, неряшливо плюхнутой когда-то строителями, – торчал самого зловещего вида толстый оголенный провод.

«Под такими звонками таблички с черепом и молнией вешать надо… – опасливо подумал Никита, поднося руку к кнопке и невольно отдергивая, представив, что может случиться, дотронься он до позеленевшей от времени медной штуковины. – Как бабахнет сейчас двести двадцать…»

Едва он, наконец, осмелился, дверь с грохотом распахнулась, и на площадку резво, будто получив энергичного пинка в филейную часть, выскочил худощавый всклокоченный очкарик лет пятидесяти в приличном сером костюме и при галстуке. Следом за ним вылетел, взмахнув рукавами-крыльями, плащ, пойманный вратарским броском уже над лестничным пролетом.

Портфель и шляпу «вратарь» поймать уже не смог.

Пухлое вместилище для бумаг лягушкой шлепнулось на заплеванный бетон площадки, с радостью выплюнув из своего чрева все содержимое, а шляпа, совершив перед дверью круг почета, улеглась прямиком у Никитиных ног.

– Анацефал! Маразматик! – заверещал фальцетом профессорский гость, только что так экстравагантно покинувший нужную Горбункову квартиру, потрясая худым кулачком перед своим, без всякого преувеличения, выдающимся носом. – Сволочь!..

– Благодарю, – бросил он Никите, с поклоном принимая угодливо протянутую ему шляпу и присаживаясь на корточки, чтобы собрать в портфель рассыпавшиеся бумаги, в чем молодой человек по мере сил пытался ему помочь.

– Вы только посмотрите, какая скотина, простите за выражение, этот Аскольдов! – сообщил доверительно незнакомец, пытаясь застегнуть замок. – И на этого троглодита я убил половину жизни! – возопил он тут же с трагическим надрывом, обращаясь, естественно, к захлопнувшейся двери. – Большую половину, отпущенной мне Господом, драгоценной жизни…

– Ты еще слезу пусти, – глухо раздалось из-за двери. – Лизоблюд Моришенковский!

– Кто бы говорил!.. – и тут же вполголоса Никите:

– Вот в этом он весь: умница, светило науки, двигатель прогресса, не побоюсь этого слова, гений и… такой неотесанный чурбан! – горько пожаловался незнакомец Горбункову, сокрушенно разводя руками, и тут же, без перехода поинтересовался: – У вас закурить не найдется, молодой человек?..

– О вечном пора думать, а он все сигаретки стреляет!.. – ядовито донеслось из-за двери. Видимо, профессор обладал идеальным для его лет слухом. – Прощелыга!

– Я попросил бы!.. – вскинулся очкарик.

– По пятницам не подаю! – отрезали за дверью.

– Вы к нему? – уже остывая, спросил профессорский гость, нервно отряхивая полу плаща, чем-то все же успевшую вымазаться. – Не советую! Сегодня он не в духе…