Второй шанс

Реально помочь ему они всё равно не смогли бы. Отец как замкнулся в узком мирке своей кафедры, так и не выбирался оттуда в сложный, резко изменившийся и продолжавший меняться большой мир взбаламученной страны. Он всю жизнь трудился в одном и том же институте, теперь редко покидал пределы микрорайона и привык довольствоваться тем, что имел. Мама год назад вышла на пенсию и полностью сосредоточилась на ведении домашнего хозяйства.

Дима был единственным ребенком в семье и, кажется, не вполне оправдал родительские ожидания. Конечно, как все любящие мама с папой, они считали его безусловно умным и способным мальчиком, могущим добиться многого. Надеялись, не скрывая этого, что пойдет по отцовским стопам. В таком случае поддержка ему была бы обеспечена. Но Дима чувствовал себя бесконечно далеким от экономической теории, которая вдобавок рассыпалась прахом от столкновения с нынешней практикой.

Они и без того тяжко переживали мое расставание с Алиной, не стоит подбрасывать им новую тему, вяло размышлял он. Де-юре он, между прочим, оставался женатым человеком, но де-факто они с супругой решили пожить раздельно. Когда Дима переступил порог квартиры с двумя баулами и вывалил это известие, мама долго плакала, а отец как-то по-стариковски сгорбился, но промолчал.

– Что у вас про Югославию говорят? – спросила мама за чаем.

Дима сразу вспомнил Лёниного мужика в кепке.

– У нас об этом вообще не заикаются. Думаю, в других редакциях тоже.

– Но война будет?

– Может, и будет, – равнодушно ответил Дима, размешивая сахар в кружке.

– Жалко. Разобьют всё, разрушат, – сказала мама.

В молодости она посетила Белград, Сараево и Дубровник по туристической путевке.

– Не наше это дело.

Балканская повестка явно не трогала сотрудника новостей.

– Ты с Вадиком давно разговаривал? – осторожно поинтересовался папа.

Вадиком звали Диминого сына – прелестного белокурого малыша с васильковыми глазами. Он был в курсе, что у папы очень много дел, и поэтому тот не ночует дома, зато появляется по воскресеньям с гостинцами.

– Звонил ему в понедельник вечером с канала, – сказал Дима.

«Сошлись бы снова, а?», – прочел он в маминых глазах. Чай почудился ему приторным до омерзения, хотя были там, как обычно, только две ложечки сахара.

– У тебя с деньгами как?

Этот мамин вопрос явно оказался лишним. Дима скривился, как от зубной боли, и сообщил, что денег ему хватает.

– Сегодня позже вернусь. Надо побыть до эфира, – предупредил он, поднимаясь из-за стола.

– Выперли Маляву. Такая она, жизнь-жестянка, – промолвил Стас Омельченко с каким-то мазохистским удовлетворением.

– Как выперли?

– Без выходного пособия, – конкретизировал оператор.

Элеонора не выразила ему особого сочувствия.

– Каждый за себя, один Бог за всех, – продолжал Стас, прислонившись к холодильнику службы новостей.

Малявкина рассчитали прямо с утра по «алкогольной» статье Кодекса законов о труде РСФСР, который продолжал применяться в свободной России. На этом завершилось служебное расследование, которое учинил Василий Иванович.

– «Россия», значит, показывает голых баб и мужика, похожего на генерального прокурора6, и ей ничего, как с гуся вода. Никого не увольняют, не штрафуют. А мы, конечно, тяжкое преступление совершили…

– Стасик, не гунди. Дай сосредоточиться, – попросил Жора.

– А ты чем-то важным занят? – агрессивно отреагировал Стас.

– Сюжет пишу, про вещевой рынок.

– И что с рынком?

– Могут аренду не продлить.

– Да ладно! – живо заинтересовался Омельченко, редко вникавший в содержание новостей. – Куда же будем за шмотками ходить?

Крупнейший в городе вещевой рынок, предлагавший народу весь ширпотреб – одежду, обувь, головные уборы, косметику – располагался на территории ипподрома, который с начала девяностых не использовался по назначению. Кроме торжищ, там проходили выставки-продажи легковых авто. Арендатором выступал бизнесмен Птицын, депутат городской Думы, владевший сетью мясных лавок. Места на ипподроме он, в свою очередь, сдавал в субаренду «челнокам», возившим товар из Польши и Турции.

– Еще пока неясно. Может, рынок и сохранят. Кому-нибудь другому передадут, кроме Птицына, – высказал предположение Жора.

– Разборки начнутся, – резюмировал Стас и, двинув локтем, чуть не смахнул с холодильника пузатую глиняную чашку с городским гербом.

– Эй, осторожнее! – по-хозяйски прикрикнула Маша, на диване ждавшая своей очереди воспользоваться компьютером.

Стас притронулся двумя пальцами к чашке, понюхал и брезгливо поморщился.

– Для чего это?

– Бактериальные культуры, – спокойно сказал Дима.

– Какие-какие культуры?

– Бактериальные. Выращиваем на продажу.

В ничейную чашку примерно месяц подряд сотрудники сбрасывали использованные чайные пакетики с нитяными хвостиками, выплескивали остатки йогуртов и кефира. Отходы накапливались и перемешивались между собой и уже, кажется, забродили. Избавиться от них и вымыть посудину творческие люди постоянно забывали. Или не успевали, что было не принципиально с точки зрения конечного результата.

– Злые вы, уйду я от вас, – ответил Стас, когда никто даже не улыбнулся.