Второй шанс в Эдене

В кабинет Коррин Арберри меня пригласили сразу после двух часов дня. В отличие от моего аскетического места работы, здесь в вазонах пышно разрослись папоротники, а в углу кабинета, в стеклянном аквариуме, резвилась стайка пурпурно-красных ящерок. Из личного дела Коррин я узнал, что она проработала в биотопе шесть лет, практически с самого начала его заселения.

– Ну, как вы устроились на новом месте? – весело спросила она.

– По крайней мере, никто из подчиненных не объявил забастовку.

– Это уже кое-что.

– А как они отзывались обо мне у озера?

– Без комментариев. – Она подняла палец. – Разговор доктора с пациентом должен быть конфиденциальным.

– Ладно, тогда сообщите мне заключение патологоанатома.

– Пенни умерла от пули. Состав крови нормальный… Ну, то есть ничего лишнего, кроме векторных вирусов, о которых я говорила, и легкого обезболивающего. Она не была накачана наркотиками, и, насколько я могу судить, не было предшествующего выстрелу удара. Во всяком случае, на голове не осталось никаких признаков гематом. Я считаю, что воспоминания Эдена о ее смерти абсолютно точны. Она вышла к озеру, и домошимп произвел выстрел.

– Спасибо. А что вы можете сказать о Пенни Маокавиц как о личности? До сих пор я слышал только о том, что она обладала неуживчивым характером.

На лице Коррин проявились легкие морщинки.

– Это верно. На самом деле Пенни всем действовала на нервы. В университетской клинике, где я стажировалась, мы считали, что худшие пациенты – это врачи. Так вот, неправильно. Худшие пациенты – это генетики.

– Вы недолюбливали ее?

– Я этого не говорила. И вам надо быть полюбезнее с тем, кто через час будет вскрывать ваш череп. Пенни была трудным пациентом, она раздражала окружающих.

– Но не вас?

– Доктора привыкли сталкиваться с самыми разными типами человеческого поведения. Мы видим их все. Я проявляла твердость в общении с ней, и она уважала мое мнение. Но продолжала спорить об аспектах ее лечения. Однако радиационное облучение – это моя специальность. И большая часть ее доводов была продиктована страхом.

– Вы говорите о лечении рака?

– Да, верно.

– Насколько тяжелым был ее случай?

Коррин опустила взгляд.

– Конечная стадия. Пенни оставалось жить не больше трех месяцев. И последний месяц, даже при нынешнем уровне медицины, был бы для нее настоящим кошмаром.

– О боже.

– Вы уверены, что это не самоубийство? – вежливо спросила она. – Я знаю, как это выглядело, но…

– Мы рассматривали эту версию, но обстоятельства против нее. – Я подумал о домошимпе, об оставленной сумке, о тайной сборке револьвера; слишком тщательная подготовка. – Нет… уж больно много усилий. Это убийство. Кроме того, я уверен, у Пенни Маокавиц имелось множество более легких способов покончить с жизнью.

– Да, я тоже так думаю. К ее услугам была обширная лаборатория и огромный выбор. Хотя пуля в мозг – это самый быстрый метод из всех, что мне известны. Пенни была умным человеком, возможно, она боялась неизбежных сомнений в период между инъекцией и потерей сознания.

– Она когда-нибудь говорила о самоубийстве?

– Нет, по крайней мере, со мной не говорила. И я бы сказала, что она не была похожа на самоубийцу. Но Пенни точно знала, каким станет последний месяц ее жизни. Знаете, я и сама недавно стала об этом задумываться; если бы я узнала, что такое случится со мной, я, возможно, предприняла бы что-то до того, как утратить последние способности. А вы?

Об этом я предпочитал не размышлять. Господи, да мы стараемся отрицать даже смерть от старости. Всегда остается надежда на чудо, на сто пятьдесят лет жизни, на дар Мафусаила.

– Возможно, – нехотя признал я. – Кто знал о ее болезни?

– Я думаю, почти все. О несчастном случае было известно всему биотопу.

Я вздохнул:

– Всем, кроме меня.