Второй урок грязного отчима

Я замираю, а затем отмахиваюсь от этого. Я поражена, но не нервничаю. Я уже давно отказалась от того, чтобы моя мать была кем-то другим, чем она есть. Я могу справиться с тем, что она не является той матерью, которой мне хотелось бы быть, поэтому я знаю, что смогу справиться с простым видеозвонком с ней.

Шесть минут спустя я сижу за обеденным столом с открытым ноутбуком передо мной. Это новый ноутбук, который мне купил папа. Когда на экране появляется лицо моей матери, я дарю ей счастливую улыбку, хотя на самом деле я не очень рада ее видеть.

Я не знаю, чего я ожидаю. Я, конечно, не должна удивляться отсутствию привязанности на лице моей матери. Я сказала папе, что смирилась с тем, что делает моя мама и кем она является. Большую часть времени это правда, но мне труднее не обижаться, когда я смотрю на нее.

Мой отец бросил мою мать, когда я была маленькой. В процессе он бросил меня, но я его не виню. Моя мать и ее семья считают, что секс предназначен только для продолжения рода. Она буквально верит, что сексом можно заниматься только тогда, когда хочешь завести ребенка. Конечно, это не было ясно до того, как мой отец женился на ней. На самом деле она спала с ним, делала ему минет и все такое. Первые четыре месяца их брака тоже были наполнены сексом.

Потом она забеременела от меня.

И она прервала его.

Я знаю все это из писем, которые я нашла, писем, которые он написал.

Моей матери не нравится смотреть на меня, потому что это напоминание о том, что она прогнала единственного мужчину, которого когда-либо любила. Что касается отчима, я уверена, что она любит его, но она не любит его так, как любила моего отца. Насколько я понимаю, папа получает несколько ручных работ в месяц и, если ему повезет, занимается сексом каждый месяц или два.

Я знаю, что ей кажется, что отдать это ему — это что-то глупое и ненужное в браке, но страха потерять еще одного мужа должно быть достаточно, чтобы заставить ее сделать это в любом случае.

В любом случае, я впервые разговариваю с мамой с тех пор, как вернулась домой. На самом деле, мне кажется, я впервые разговаривала с ней почти за год, хотя она написала несколько писем. Они были почти деловыми. Ее рот шевелится, но я ничего не слышу.

— Мама, тебе нужно включить микрофон, — говорю я.

К счастью, она замолкает, и это облегчение. Конечно, я понимаю, что рассказ ей о микрофоне в значительной степени гарантирует, что мне придется с ней поговорить, и мне это совсем не нравится. Я наблюдаю, как ее глаза сканируют экран, и почти говорю ей нажать на три точки в углу, чтобы открыть меню, но мне отчасти нравится наблюдать, как она расстраивается.

Наконец она это понимает и говорит:

— Одри. Привет.

Ага. Одри. Привет. Это то, что я получаю в первую очередь после того, как не слышала ее голоса около года. Я подавляю раздражение и вежливо говорю:

— Тебе нравится Европа?

— Очень, — говорит она тоном, который возвращается ко мне. Это тот же почти профессиональный тон голоса, который я слышала от нее всю свою жизнь. — Я рада видеть, что ты дома и у тебя есть степень.

Я думаю о том, что мне вдруг хочется сказать. Что ж, я рада, что твой муж доставляет мне больше оргазмов в день, чем ты, вероятно, за год.

Глава пятая

Дрейк.

Мне хочется кричать на жену. Я не могу поверить, что она расспрашивает Одри о ее учебе и планах на будущее, вместо того, чтобы поговорить с ней о чем-то… Боже, как, черт возьми, мне это назвать? Я имею в виду, в ее чертовом голосе нет любви!

У меня возникает чертовски сумасшедшая идея.

Я обхожу вокруг стола, чтобы убедиться, что смогу это сделать. Затем я медленно передвигаюсь и смотрю на экран. Я улыбаюсь так, как будто просто приветствую жену, и она улыбается мне в ответ. Я не понимаю эту женщину. Она смотрит на меня с чем-то вроде нежности в глазах, но абсолютно непреклонна в строгом ограничении любых проявлений физической привязанности.

Я обнаружил, что это даже не религиозный вопрос!

Она вообще не отказывается от секса по религиозным причинам. Она сдерживает это по интеллектуальным причинам. Это самая безумная вещь на свете, и я не думаю, что в философии ее семьи вообще есть какой-то чертов интеллектуализм.

В любом случае, мне не интересно с ней общаться. Я просто изучаю маленькую рамку в углу экрана, чтобы убедиться, что она ничего не видит.

— Я думал, что у меня тоже будет шанс увидеть твое лицо, — говорю я.

— Я рада, что ты это сделал, — отвечает она.

Я уверен, что к тому времени у нее не будет никаких шансов, что она узнает, что я делаю. Итак, я говорю:

— Ну, я позволю тебе вернуться к твоей замечательной дочери, — я улыбаюсь и подхожу к другой стороне стола. На лице Одри благодарное выражение. Через мгновение она либо будет еще более благодарна, либо чертовски разозлится на меня. Я не совсем уверен, что будет что.