Второй урок грязного отчима

Но я думаю, что меня не только возбуждает Одри, но я еще и злюсь на ее мать. Я не понимаю, как женщина может быть такой бесчувственной. О, я думаю, я могу понять женщину, которая бесчувственна к своему мужу. Я имею в виду, это в значительной степени стереотип, не так ли? В этом нет ничего удивительного. А ее дочь?

Послушайте, если бы Одри в детстве была ужасной горсткой и ее отослали из-за какой-то преступницы, я бы получил ту сдержанность, которую показывает ей жена. Я понимаю нежелание верить, что твоя дочь действительно меняется к лучшему. Черт, я думаю, это будет очень больно, и давать себе надежду было бы ужасно.

Я подхожу к холодильнику и достаю бутылку газированной воды для Одри. Это стеклянная бутылка, я открываю для нее крышку и иду назад, ставя ее на стол. Она благодарно улыбается и делает глоток.

И тогда я набрасываюсь. Я имею в виду, я набрасываюсь в метафорическом смысле. Я перехожу к осторожному описанию этого явления как нападения с любой реалистичной точки зрения. Я подхожу к другой стороне стола и осторожно отодвигаю стулья, бесшумно поднимая их. Я могу сказать, что Одри любопытно, что я делаю. Мне это нравится, поэтому я замедляюсь еще немного.

Я знаю, что она хочет спросить меня, но она также хочет как можно скорее закончить разговор с матерью. Итак, она ничего не говорит, и вскоре все стулья, кроме того, на котором сидит Одри, выстраиваются в ряд у стены.

Не думаю, что Одри знает, что я делаю, когда спускаюсь.

Я не думаю, что она даже увидит меня, когда я залезу под стол.

На самом деле, пока ее штаны и трусики не окажутся на ее лодыжках, а мой рот не окажется на ней, я не думаю, что она даже может представить себе то, что я делаю, как возможность.

Глава шестая

Одри.

— Папа, — шепчу я, а затем прочищаю горло. — Папа очень хорошо обо мне заботится, мама.

Думаю, у меня неплохо получается произносить слова, не показывая, что язык ее мужа занят тем, что сводит меня с ума, находясь вне поля зрения веб-камеры моего ноутбука.

Знаете, вас это покажется странным, я уверена, но меня действительно нервирует не тот факт, что язык моего отчима исследует мою киску, пока я разговариваю с его женой. Дело даже не в том, что я могу стонать или что-то в этом роде.

По причинам, которые я не понимаю и, конечно, не могу объяснить, что меня действительно нервирует, так это то, что мои штаны спущены до щиколоток, что я обнажена до пояса. Я имею в виду, она меня не видит. Я не боюсь, что она меня увидит. Тот факт, что я здесь голая, кажется наименьшей из проблем, с которыми я сталкиваюсь!

Я не могу поверить, что папа делает это, но я не расстроена этим. Наверное, это должно показаться немного злобно с моей стороны сказать вам, что мне нравится, как это происходит прямо у нее под носом. Думаю, я чертовски менее спокойна с тем, кем является моя мать, чем я думаю.

Я определенно спокойна, ощущая папин язык между своими ногами.

На самом деле это не совсем так. Мне это нравится, но спокойствие предполагает спокойствие, а в этой ситуации вообще нет ничего спокойного. Напротив, я чувствую, что мне нужна вся сила воли, чтобы удержаться от того, чтобы не поднимать руки к груди и не тереть и не сжимать ее, как сумасшедшая.

Его язык двигается вверх и вниз по моей щели. Он дразнит мою киску, никогда не толкая ее до конца, но всегда угрожая. Он использует кончик, чтобы обвести мои внешние и внутренние губы. Он шевелится, извивается, облизывает, щелкает и делает кучу других вещей своими губами и языком, у меня нет слов, чтобы описать это.

А затем он приближается к моему клитору и сосет его. Когда он это делает, он просовывает руки мне под бедра и сжимает ягодицы. Мне приходится изо всех сил бороться, чтобы не стонать и не кричать, пока моя мама рассказывает о том, как я могла бы рассмотреть возможность использования своей степени и какие долгосрочные планы мне следует начать строить.

Что для меня действительно странно, так это то, как я могу разделить то, что происходит между моими бедрами, на взаимодействие с мамой. Думаю, самое страшное для меня на самом деле то, что у меня может случиться непроизвольная вспышка гнева. Что меня удивляет, так это то, что разговаривать с моей матерью легко.

Потому что я вообще в это не вкладываюсь.

Думаю, в этом много горечи. Кто знает? Однако в данный момент я не чувствую горечи. Я чувствую себя невероятно.

А потом мама говорит:

— Где сейчас твой отчим?

Я замираю от ужаса. Папа даже ртом не замедляет темп.

— Где он? — спрашиваю я. Мое сердце колотится как сумасшедшее, и я понимаю, что немного дрожу.

— Да, — говорит она. — Я забыла, куда он сказал, что идет. Ну, я знаю, он сказал, что собирался в магазин, но имел ли он в виду продуктовый магазин?

Меня охватывает облегчение, и я говорю:

— О да. Теперь я вспомнила. Он хочет купить хлеба и чего-нибудь на ужин.

— Твой голос звучит очень странно, — говорит она, и для меня это снова ужас. — Тебе нужно позвонить ему и сказать, чтобы он купил лекарства на ночь от простуды и гриппа. Я думаю, у тебя что-то случилось, и это может убить тебя в самом начале.