Второй вариант

Вместо стремительного наступления получалось топтание на месте: поднятые в атаку цепи отборных офицерских полков отбрасывались назад. Когда же на станцию прибыл бронепоезд красных, когда над стальными коробками бронированных вагонов поднялся в небо аэростат с корректировщиком, когда ударили направляемые им орудия и пулеметы, атака захлебнулась окончательно. Положение не смогли выправить теперь и подоспевшие английские танки: три из них были повреждены и захвачены красноармейцами, остальные отошли на безопасное расстояние и лишь коротко огрызались огнем…

Слащев видел: десанту в этом бою нанесен серьезный урон. Он не сомневался, что овладеет в конечном итоге и станцией Акимовка, и Мелитополем, но мысль о том, что внезапность, инициатива утеряны безвозвратно, приводила его в бешенство. Если возникают такие непредвиденные трудности на первых шагах, если уже теперь приходится нести столь огромные потери, то что же будет дальше?..

Задавая себе этот вопрос, генерал Слащев пытался предугадать ближайшее будущее предводимого им корпуса. О себе и о своем будущем он задумается позже, в дни боев за Каховку, когда его разногласия с Вран-гелем достигнут критической точки, и выход останется один — немедленная отставка. Внешне все будет выглядеть пристойно: отставку назовут отпуском по состоянию здоровья, барон в специальном приказе распорядится впредь именовать его Слащевым-Крымским… Поселившись в Ливадии, будет он день за днем размышлять о прошлом и взвешивать надежды на будущее: мрачная слава генерала-вешателя и нелепая приставка к фамилии — Крымский — невеселым окажется итог!

Мучительный процесс осмысления дней минувших будет продолжен и в Константинополе, куда сбежит Слащев в ноябре двадцатого на своей паровой яхте «Жанна».

Страшно человеку, уверенному, что все дела его и помыслы были направлены на благо Отечества, осознать однажды, что ничего, кроме страшного вреда, не принесли его действии ни России, ни русскому народу… Но это произойдет. И Слащев, спасаясь от неотступного, палящего страха, напишет в своей книге «Требую суда чести!», что возлагает всю вину за содеянное на предводителей белого движения. Книга эта лишит Слащева генеральского чина, приговорит его к беспощадной ненависти белоэмигрантов… И тогда, вопреки всем законам о праведной мести, сам русский народ в лице правительства Советской России дарует ему прощение и жизнь.

Так будет после окончания войны. Но пока еще идет она: тяжкая, кровавая, беспощадная — Гражданская. И не опальный, а всесильный генерал Слащев, взбешенный неудачным началом десантной операции, ищет возможность исправить положение, продолжить свой марш к вершинам бесславия…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Феликс Эдмундович Дзержинский, чей штаб по-прежнему находился в Харькове, в здании Всеукраинской Чрезвычайной Комиссии на Совнаркомовской, принял Николая Журбу ранним утром 13 нюня 1920 года.

Уже четвертый день жил Николай в Харькове. Была у него возможность подробно доложить руководству ВУЧКа о проделанной в Крыму работе, о положении дел в белом тылу, о своем переходе в Кирилловну и о многом другом. Сейчас, в дни наступления врангелевской армии, его информация была чрезвычайно важна, и Николаю пришлось беседовать с представителями самых разных служб и организаций. Журба уже знал: деятельность чекистов в Крыму признана успешной, и все-таки, услышав от Полякова, что его вызывает Дзержинский, почувствовал волнение.

Когда Журба вошел в знакомый ему кабинет, Дзержинский внимательно, с добрым любопытством посмотрел на него и сказал:

— О вашей одиссее я знаю…

Решив почему-то, что Дзержинский произнес эти слова с иронией, Николай виновато заметил:

— Мне помешал шторм. И потом — эта задержка в Кирилловне. Если бы не это, я бы успел гораздо раньше.

На лице Феликса Эдмундовича промелькнула едва заметная усмешка.

— Скажите, а как лично вы оцениваете свои действия?

— Не знаю, — смущенно признался Николай. — Боюсь, что не смогу быть достаточно объективным.

— Вот уж с этим позвольте не согласиться! — покачал головой Дзержинский. — Запомните: чекист всегда должен видеть себя и свои поступки как бы со стороны. Особенно если со всех сторон на тебя смотрят враги. В таких случаях самоанализ и полная объективность необходимы нам трижды! — Он подошел к Журбе, положил на плечо руку. — Будем надеяться, что вы научитесь и действия: вы сделали все, что мог сделать человек в вашем положении, и даже чуточку больше.

Журба, смутившись и покраснев, — теперь уже от радости, — встал. Набравшись храбрости, произнес:

— Если вы считаете, что я справился с работой, позвольте обратиться к вам с просьбой.

— Говорите.

— Я прошу направить меня в Крым для дальнейшей работы, — горячась сказал Журба. — Просил об этом товарища Полякова, но он считает, что мое возвращение туда связано с неоправданным риском. Я очень уважаю товарища Полякова и отношусь к ному как к учителю, но согласиться с ним в этом вопросе не могу. — Мгновение помедлив, Журба добавил: — Я сказал ему об этом. Предупредил.