Савин представил, как в задней комнате клуба, которую громко именовали оркестровой, прапорщик Григорий Волк, тот самый, что спрашивал Савина в день приезда, не играет ли он на гитаре, властно и непререкаемо руководит участниками ансамбля «Магистраль». Шла подготовка к новогоднему концерту, а заодно и к общетрассовому смотру патриотической песни, приуроченному к Дню Советской Армии и Военно-Морского Флота.
Савин повернул к клубу.
Увидев его, Волк взмахнул рукой, и ансамбль грянул: «Веселей, ребята, выпало нам...» И Савин тут же вспомнил вчерашний разговор со Сверябой, когда тот рычал в сторону транзистора:
— Ну почему «... а короче — БАМ»?
Конечно, песня эта создает настроение бодрости, под нее даже прыгают на танцплощадках. Но очень уж далека она от реальности, от вечной мерзлоты, ломающей технику, от обмороженных рук, от накомарников.
— А «Километры» вы знаете? — спросил Савин.
Музыканты смешались, нестройно оборвали мелодию. А Волк тут же вывел гитарным перебором: «...наша юность и седины», И все постепенно подхватили и мелодию, и слова, да еще трехголосием, вживаясь в смысл и видя себя самих.
Так вот оно, то самое, что надо представить на смотр! Свои собственные песни. А их не одна и не две — десятки!
Дослушав, Савин сказал:
— А что, если мы всю программу сделаем из своих песен? С рассказом, кому они посвящаются? У капитана Сверябы есть, например, песня про речку Туюн...
— Знаем.
— А ведущий расскажет, как прокладывали зимник по льду Туюна. Как рядовой Насибуллин нырял в промоину, чтобы зацепить тросом КрАЗ...
— А что, — сказал Волк, — это идея. — И тут же, восприняв идею как руководство к действию, скомандовал: — Хлопцы, «Бурею»!
Трассу вдоль Бурей отсыпали, когда Савина еще не было на БАМе. Сверяба рассказывал, что это было самое трудное: если бы не успели с дорогой, оказались бы отрезанными от Большой земли.
— Чья песня? — спросил Савин.
— Опять же вашего соседа, — ответил Волк.
Савин не слышал ее ни разу и опять подумал, что много чего он про Сверябу не знает. И вообще, все привыкли судить друг о друге по внешним проявлениям. А что у человека внутри? Что под скорлупой?.. Ведь самое чистое и доброе спрятано от чужого глаза.
Слово «вертолет» из песни вернуло его к главной заботе. Может, вертолет уже сел и Давлетов разыскивает его?
Наспех попрощавшись, выбежал в сумерки. Перевалил через Соболиную сопку, заскочил в штаб и узнал у дежурного, что вертолет с Эльги будет только завтра утром.
Опять плохо спалось. А под утро сон навалился, как булыжник. Потому и проспал вертолетный стрекот. В штабе появился, когда Давлетов был уже в кабинете.
Савин молча положил перед ним бумаги, присел на краешек стула, всем своим видом выражая вопрос и нетерпение. Тот не стал читать, отодвинул в сторону. Немигающе и долго разглядывал Савина, и ему почудилась в желтоватых глазах Давлетова заплутавшаяся в непроницаемости тоска.
— Плохо, Халиул Давлетович? — не выдержал он.
— Почему — плохо?
Молчание не было ни тяжелым, ни гнетущим, но все же рождало беспокойство. Савину хотелось оглянуться назад, словно там сидел кто-то третий, и от этого третьего что-то зависело, если только не все. Он не мог понять молчания Давлетова.
— Ваша прямая действительно существует, товарищ Савин, — сказал наконец Давлетов. — Геодезисты вышли на съемку. Майор Ароян выехал в геологоуправление. Решение приму по его возвращении.
— Значит, я прав? — радостно спросил Савин.
— Правы, — глухо ответил начальник.
Глава IV. НАЧАЛЬНИКИ И ПОДЧИНЕННЫЕ
1
Иногда Давлетову казалось, что таким же молодым, как Савин, он был так давно, что, может быть, этого даже и не было. Белой метелицей прошелестели годы, запорошили тропинки, загладили овраги, по которым он когда-то пытался карабкаться. Да и пытался ли?
Двадцать семь лет назад он получил диплом военного инженера — мостовика. Долго командовал в свое время взводом, потом так же долго — ротой. Строил мосты через тихие речки. И было ведь, было, что тоже шебуршился и шарахался с наезженной колеи, как Савин. И тоже у него был начальник, до сих пор помнится, майор Прокопчук. Красивый такой и молодой, злой как черт и веселый, который походя и без оглядки мог решать самые рисковые дела. Он ходил по любой грязи и по любому морозу в начищенных до блеска хромачах, и подчиненные прозвали его «летающим вагоном». «Летающим» — потому, что прошел слух, будто списали его в свое время за что-то из летного училища, а «вагон» — наверное, из-за того, что без него никакой стройке не обойтись.