Второй вариант

ОВ в такой ситуации означало «очередное вливание». Все законно: мой подчиненный ушел, мне и получать.

— Дуй к Хачу, — сказал Серега. — Он пищеблок проверяет.

Хач — это наш командир полка полковник Хаченков. Я нагнал его уже по дороге от столовой к штабу. Был он низенький и, как однажды выразился Сергей, «плотно спрессованный шустрый мужчина преклонных лет». Я доложил о прибытии, он ничего не ответил, только свирепо крутнул головой: шагай, мол, за мной. Молча поднялся по ступенькам штаба, прошел в свой кабинет, вдоль стен которого, словно солдаты-одногодки, выстроились стулья. Сел за стол, снял фуражку. Снимал он ее только в минуты крайнего раздражения. И вот теперь мне представилась возможность разглядеть редкий седой ежик на бугристой голове и чуткие округлые уши, вызывавшие представление о локаторах.

— Ну, лейтенант Дегтярев, рассказывайте, — сказал полковник, — как вы воспитываете своих подчиненных.

Азы службы я уже усвоил и счел за нужное ответить:

— Виноват, товарищ полковник.

— То-то, — смягчился Хач. — Моя машина в вашем распоряжении. Сорок минут сроку. Найти Гапоненко и привезти в расположение.

Я вспомнил, что утром Гапоненко подходил ко мне и просился в увольнение. Но я не отпустил его и даже ехидно спросил: «Не жениться ли?» Мне еще показалось, что по губам его скользнула усмешка. Вот она в чем проявилась, усмешка-то.

Искать Гапоненко я поехал в село Лугинки. Там, на ферме, как сказал сержант Марченко, работала его симпатия.

Но надежды мои не оправдались. На ферме была только старая бабка, в клубе его тоже не оказалось. На околице какая-то пара шарахнулась от автомобильных фар. Мы остановились, и я крикнул в их сторону:

— Гапоненко!

— В глаз захотел, что ли? — рявкнул бас.

— Извините.

Через тридцать девять минут мы возвратились в полк. Гапоненко уже стоял перед полковником. Явился он самостоятельно.

На другой день я получил выговор в приказе «за слабую воспитательную работу с подчиненными». Гапоненко посадили на гауптвахту.

 

А лейтенант Сергей Гольдин шагал между тем в гору. И я нисколько этому не удивлялся. Умел он как-то все делать ловко, эту ловкость замечали, и он сам знал, что замечают. Чем сложнее была обстановка, тем увереннее он чувствовал себя. Я завидовал этому его качеству и злился на себя за то, что завидую. Потому что чувствовал внутреннее несогласие с тем, что он делает, чего добивается, о чем говорит. Нет, не «о чем», а как говорит.

Его восхождение в передовики началось с зеленых мыльниц.

Это случилось примерно через месяц после нашего прибытия в полк. Хаченков явился в тот день в казарму еще до подъема. Он вообще частенько наведывался в полк по ночам. Жил бобылем или вдовцом, и никаких интересов, кроме служебных, у него не было. Поговаривали, что семью потерял в войну, что исчезла без всяких следов его жена вместе с двумя сыновьями в одном из гетто. Вторично не женился, навсегда вычеркнув личную жизнь... Так оно было или нет, в точности никто не знал, а сам он по этому поводу не распространялся. Трудно, наверное, было мужику, но об этом я смог задуматься только спустя годы. А тогда судил по-лейтенантски: пожилой, мол, человек, потому, мол, сторонится женского пола, потому и шустрит по ночам в городке, не зная, как убить бессонницу.

Так вот, явился он в полк где-то часа за полтора до подъема. Сыграл тревогу батарее, в которой Сергей командовал взводом, и управленцам, к которым принадлежал и я. Приказал офицеров не вызывать. Построил солдат и вывел их на плац. Затем дал сержантам задание на марш-бросок, а сам вернулся проверить кровати и тумбочки.

Это были последние минуты Сережкиной безвестности. Еще не зная результатов внезапной проверки, мы явились в часть и сразу же попали на разбор.

Он никогда не улыбался, наш командир полка. Говорил отрывисто, и все у него звучало по-приказному. И только иногда в огневом городке садился на снарядный ящик, сбив фуражку чуть ли не на нос, и чуть слышно говорил:

— М-мать его — по паровозу!

Значит, придраться было не к чему, боевая работа шла по его уразумению, и настроение у командира стояло на самой высшей отметке.

В тот раз, на предутреннем разборе, он тоже сидел за столом в сдвинутой на нос фуражке.

Мы все молчали, но без особого беспокойства: признак хорошего настроения был налицо. Но мало ли, как может повернуться.

— Лейтенант Гольдин! — назвал полковник.

Сергей вскочил с места и замер.

— Посмотрите на него, — сказал командир, и мы все уставились на. Гольдина. — Молод? Да! Проходит период командирского становления? Да!

Начало было не очень понятным. Чувствовалось, что и Сергей взведен и натянут. Хаченков сделал паузу и сказал с пафосом:

— Мал золотник, да дорог! — И приказал: — Обобщить опыт насчет мыльницы!

Сергей выдохнул воздух, по лицу его скользнула улыбка. Он сразу же стер ее движением губ:

— Слушаюсь, товарищ полковник!

Все объяснялось просто. Дня за три до этого солдатам выдавали денежное содержание. Сергей дал команду своему помощнику пустить шапку по кругу и приобрести сапожные щетки, крем и зеленые мыльницы.

— Почему зеленые? — спросил я Сергея вечером того дня.