Нура Амалие Сатре попадает в больницу с перерезанными запястьями и хронической депрессией. Вильям просто навещает старого знакомого, когда сталкивается в коридоре с бледной копией девушки, которая когда-то обрубила в нём все источники света. Смотрит пристально, глаза в глаза, а она, кажется, не сразу узнаёт его. Когда же на худощавом осунувшемся лице начинает проступать понимание, Вильям разворачивается и уходит. Похер. Совершенно похер. И от этого пофигизма так легко на душе. В руке Магнуссон сжимает ключи с дурацким брелком, чувствуя, как он согревает ему пальцы. Вот оно — тепло. А то, что осталось за спиной — давно пережитые никому не нужные отголоски прошлого, которые он на хую вертел.
*
Эва Мун выглядит превосходно в своём белом платье. Оно не банальное, совсем не вычурное. Доходит до колен, плавными контурами очерчивая стройную девичью фигуру. Рыжие волосы собраны на затылке в замысловатую сложную причёску, а в руках Эва держит аккуратный маленький букет из ромашек. Вильям дарит их ей каждый день вот уже на протяжении четырёх лет. И если поначалу они кажутся Мун безвкусными, то сейчас она готова вопить во всю глотку — это самые прелестные и любимые цветы.
*
Труп Кристофера Шистада находят на окраине города в каком-то прогнившем наркопритоне. Через два месяца Нура Амалие Сатре кончает с собой, набрав полную ванну воды и (не)случайно уронив туда фен. Бум! Электрический всплеск.
Кто-то гниёт раньше, кто-то позже. Чьи-то вспышки нейронов затухают прежде, чьи-то спустя некоторое время. Карма, мать её.
А у некоторых ромашки на заднем дворе расцветают. И по телевизору идёт очередная бестолковая комедия в сопровождении пиццы и капучино.
Второсортные? Вряд ли.