Второстепенный: Торг

- Волхов, вы идиот, - вздохнул профессор. Палач встал рядом со мной, облил дрова горючим маслом и зажёг факел.

Я бы прыгнула на него, я бы вырвала огонь, но не могла. Нить должна была окрашиваться равномерно.

- Нет, остановитесь! Пожалуйста, что мне сделать, чтобы вы остановились?

Палач поджёг дрова, и взревевшее пламя поглотило и столб, и профессора. Я закричала, упала на колени.

- Не смей разжимать руки! Нить ещё не прокрасилась! – рявкнула бабуля. Её седые волосы развевались, опутывали всё вокруг разноцветной паутиной: и меня, и толпу, и горящий костёр.

Палач с тяжёлым вздохом стянул с себя маску. На плечи упала золотая волна волос. Печально опустились острые эльфийские уши. Златовлас подцепил привязанную к его запястью паутинку, намотал её на палец и задумчиво сказал:

- Я мог бы её порвать. Но нужно ли? Мы же приняли правила.

Мои изрезанные ладони болели, сердце болело, нить жадно высасывала кровь. Бабуля, ловко перебирая всеми восемью руками, допряла паутину вокруг пламени и сказала:

- Достаточно.

Я упала, заливаясь слезами. В груди зияла кровавая дыра. Бабуля сняла с катушки клубок и протянула его мне:

- Смотри, какой замечательный цвет получился.

На её ладонях лежало большое красное яблоко. Я взяла его.

И открыла глаза.

*   *   *

Тихая мелодия навевала мысли о бескрайних просторах, неброских степных цветах, высоком синем небе. В ней слышался перестук конских копыт и треск костра. Когда Корион впервые услышал её, она вовсе не показалась ему красивой, а теперь ласкала слух, как вода – пересохшее горло. Видимо, дозрела за столько лет.

Вот только столько – это сколько? Когда это было – впервые?

Голос степи. Казалось бы, потрясение от песни жертвоприношения и неожиданной истерики Волхова должно было стереть впечатление, но нет. На следующий день, когда Корион готовил успокоительный отвар и взял травы, мелодия вернулась и завертелась в голове, повторяясь снова и снова.

К слову сказать, на вчерашнюю вспышку Волхова Корион не обиделся и от решения сделать его наследником бруидена не отказался, несмотря на то, что вместе с извинениями за своё поведение Вадим повторил и отказ. Хов прекрасно расслышал «только не отцом», «не на правах вашего ребёнка» и «кем угодно, но не так» и пришёл к выводу, что иномирная семья очень дорога мальчишке. Что ж, так тому и быть. Кориона вполне устроит роль старшего брата.

И всё-таки, где же он слышал эту мелодию?

Во сне музыка изменилась, зазвучала на странном инструменте. Виолончель? Нет, что-то простое, старинное. Добавились ритмичные удары бубна и звон чего-то металлического. Вокруг вспыхнули костры, высветив из тьмы шатры, затейливую вышивку на платье, блестящее золото женских украшений на длинной русой косе и смеющиеся светлые глаза. Белые, не знающие тяжёлой работы тонкие руки ловко зажимали струны. Так же ловко они раскидывали прутья, читая в них будущее.

- …Значит, это проклятье? – любуясь чистым юным лицом, спросил он.

Розовые губы шевельнулись, но музыка была слишком громкой, чтобы расслышать ответ. Он отставил кубок, наклонился ближе и получил озорной взгляд и звонкий поцелуй в нос. Она очутилась близко, очень близко. Взгляд резанула какая-то странность, неправильность в облике. Но тут щеки коснулся холодный металл височного кольца. Корион уловил запах волос, в котором кровь причудливо переплелась со степными цветами, и забыл обо всём на свете.

- Я рядом, грек. Я всегда рядом, - опалил ухо жаркий шёпот забытого языка. – Да только ведь опять не узнаешь...

Корион попытался схватить ускользающее запястье и... сел на постели.

Не степь – родной дом на Смелтерстрит. В щель между портьерами лился густой лунный свет, оседая на пол и изголовье кровати. Под холодные лучи попали и автоматические часы, которые показывали первый час двадцать первого декабря. Корион застонал и, схватившись за странно гудящую голову, сполз с постели. Как он умудрился забыть о ночи перед солнцестоянием? Неудивительно, что снились костры и женщина. Нужно было хотя бы зажечь полено и прочитать благодарность матери, а он…

Корион набросил на плечи халат и, поморщившись от головной боли, побрёл вниз, на кухню. Состояние очень напоминало похмелье. Как, вот как он умудрился забыть о завтрашнем празднике?

У подножия лестницы рука нащупала выключатель, но светильники не отреагировали.

- Блеск, - проворчал Корион. – Вот тебе, Хов, и расплата за твою забывчивость.

Нужно было срочно затопить камин и включить плиту, иначе к утру он и Волхов превратятся в ледышки.

Корион запалил камин, бросил туда полено потолще и, коротко поклонившись портрету матери, пошёл на кухню.

Там уже горели свечи и грелся на плите чайник в компании с большой железной тарелкой супа. Закутанный по самую макушку в плед, Волхов сидел за столом и с весьма мрачным видом ел салат прямо из салатницы. От скрипа двери он нервно вздрогнул и чуть не поперхнулся.

- Доброй ночи, мистер Волхов, - поздоровался Корион, с наслаждением ощутив тепло.