Вторжение

Против своей воли стала думать о нем все чаще и чаще. И вдруг сегодня такая страшная мысль: идти бы и идти с ним рядом, ни о чем не думая, ни в чем не сомневаясь... И ей стало жутко, что такая мысль пришла не о муже, а о другом, о ком совсем не следует так думать...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

На полянке, за военным городком, бойцы расчищали снег. Трудились целый день, лишь с коротким перерывом на обед, и не видели конца этой работе; раскисший снег чавкал под ногами, а с неба, как из дырявого мешка, валили мокрые хлопья.

Подле кучи снега грохнули на землю, разбрызгивая жижу, носилки. Послышался сердитый голос:

- Таскаешь зазря с места на место. И какой черт послал нас сюда? В наказание, что ли?

Другой ответил насмешливо:

- Робыть надо швыдко! А то бачу...

- Разговорчики отставить! - прервал не то в шутку, не то всерьез Алексей Костров, назначенный старшим команды.

Все приумолкли, но оттого, что голоса стихли, работалось не легче. Предстояло сгрести этот рыхлый снег в кучи, потом перетаскать на край поляны, а плац посыпать песком... Но уж слишком медленно продвигается дело - такая дьявольская непогодь. Сверху бьет в глаза снег, снизу - под ноги - тоже поддувает снег, мокрый и черный. Иногда кажется - ничего бы не пожалел, только бы избавиться от всего этого. И что за погода в этой Белоруссии! Весь день, с утра и до вечера, падает снег, будто совсем прохудилось небо, а набрякшие гнилой сыростью облака ползут так низко, что задевают крыши домов.

- Перекур, братцы! - объявляет наконец Костров.

Блаженная минута! Бойцы расселись на носилки, на щиты, которыми сгребали снег, а иные прямо на мокрые, рыже-грязные сугробы. И удивительно - такова, видно, закваска солдатская! - еще не остыли разгоряченные потные лица, тупо поламывают от работы спины, а уже пошли по рукам кисеты, вьется дымок цигарок, бойцы рассказывают всякие небылицы, подтрунивают друг над другом.

Сидят кучно, и только Степан Бусыгин стоит, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Удивительный человек! Если в походе или на ученьях выпадает минута роздыха, он никогда не присядет, не пожалуется на усталость. Вот и теперь: стоит как на часах.

- Бусыгин, а Бусыгин? - окликает его кто-то.

- Чего?

- Присядь. В ногах правды нету.

- Ноги и кормят и поят, - отвечает он серьезно.

- Ну, а расскажи, как ты склепку делаешь! - пряча усмешку, спрашивает остряк. - Все-таки завидую тебе...

- Чего там завидовать, - вмешивается другой. - На турнике он преимуществом не пользуется. Даже, наоборот, одни неприятности терпит.

- Как же так? Выше высокого - и не берет?

- Пусть сам признается, ему виднее...

Бусыгин понимает, что его разыгрывают, но нисколько не обижается, а, напротив, гордится, что про него идет такая молва, и принимается рассказывать.

- Приходится терпеть бедствия, - говорит он простуженным басом. Сами посудите. Если маленькому нужно согнуться в две погибели, то мне - в три, не меньше. Вот и попробуй закинуть носки к перекладине, когда делаешь склепку... Для меня это чистое мученье.

- В таком случае, тебя спасать надо, - сочувствует остряк.

- Попробуй! - крякает от удовольствия Бусыгин. - Вчера, когда я складывался в эти самые погибели, старшина для страховки возле турника целое отделение поставил.

- И удержали?

- Куда там, падать зачал - разбежались все!

- Дывлюсь, яка матка его уродила, - трясясь от смеха, говорит Микола Штанько. - Пойдем, братка, ко мне на Вкраину.

- А чего у тебя делать?

- Горилку будемо пить, - отвечает Штанько, - да поженимо тебя.

- Брось заманивать горилкой да бабами, - вмешался остряк. - Сам-то небось маху дал...

- Якого такого маху?

- Такого. Дернуло тебя жениться раньше сроку.

- Батька поторопил.

- Э-э, знаем. А теперь вот ты служишь, снег копаешь, дрожишь тут, как цуцик, а ее кто-нибудь за цицки щупает...

- Женки, они разные бывают. Иную пока греешь - верность блюдет, а как отлучился - к другому под бочок лезет.

Алексей Костров чуть не выронил лопату, на которую опирался. Слова эти, как ножом, резанули его, и он беспокойно посмотрел на товарищей, которые покатывались со смеху. Если бы темнота позволила в эту минуту увидеть его лицо, нетрудно было бы прочесть на нем: "А? Вы о ком это? Про мою Наталку?.." - и Алексей, может, сразу бы, совсем не задумываясь, ответил: "Нет, нет, она совсем не такая, как вы думаете!" Но сейчас Костров сидел насупленный и молчаливый: "А писем-то нет!.."

Молодые люди по природе чувствительны: обогрей сердце, приласкай, и оно будет податливее воска, но едва потревожишь, как сделается тверже камня. Нечто подобное испытывал теперь и Алексей, который мысленно перенесся в родную Ивановку...