Вторжение

Шло время, тужил Фрол, что поступил круто, смутно надеялся, что сын объявится, да только не внял его поздним глухим просьбам Игнат. Едва очутился парень на свободе, взыграла в нем страсть повидать белый свет. Поначалу нанялся в грузчики на станции Лиски, а скопил деньжонок — махнул прямо на юг, к Черному морю.

Ехал в беспокойном смятении, откровенно побаиваясь этого края и его людей; еще в дороге наслушался, будто селятся там горцы, которые холодное оружие при себе держат, даже пляшут с ножами в зубах и жен имеют краденых…

Попал он в Феодосию и подивился, когда увидел, что море совсем не имеет черноты, хотя и зовется Черным; вода в нем, напротив, зеленая, с белыми волнами, несущимися вскачь. Храбро разделся, попробовал искупаться — ширь–то какая! — плыви хоть до горизонта, куда скатывается море дугою, и тело легко держится на воде — пошевеливай только руками.

А вечером Игната зазвали к себе рыбаки. В каменной хибарке, похожей на погребок, ночь напролет прокутил он с новыми братками.

Разбудили Игната чуть свет. В тихом томлении дремало море. Вода отливала причудливыми красками: у самого берега была чистейшая, каждый камушек, каждая рыбешка проглядывались, как в зеркале, а дальше лежала зеленая полоса, а еще дальше — лиловая, будто стлалась над морем густая пелена тумана.

Всматриваясь, Игнат с удивлением заметил, что вон там, в море, вода кипит, словно подогретая со дна. Подбежал к рыбаку, спросил, что это за диво, а тот спокойно ответил: "Кефаль идет. Стадно любит ходить…"

По душе пришлась рыбацкая жизнь Игнату. Остался на море. Бросали тяжелые сети и в прибрежных водах, и на глуби. Промышляли до поздней осени, пока не застигали опасные штормы.

С наступлением холодов рыбаки расставались на время с морем, уходили к семьям. В эту пору тоскливо становилось Игнату, и хотя товарищи звали его к себе пожить, все равно тяготился он своим одиночеством. Как–то пришлось ему зимовать в Инкермане, и тут подвернулась ему на глаза девица. Звали ее Нелла. Про нее рыбаки говорили: "Живая, как чайка". Темные волосы носила, не заплетая, и они тяжелыми пучками свисали на спину, а если бежала или поворачивалась лицом к ветру, волосы метались позади, как крыло ворона. Многие парни зарились на нее, да только ни с кем не хотела она знаться. Покорил ее Игнат — то ли силушкой, то ли сердцем открытым.

После недолгих приготовлений рыбаки справили шумную свадьбу. Зиму прожили вместе, ревниво не отлучаясь друг от друга. А по весне, когда опять начался лов, Игнат забрал молодую жену с собой. В кочевой жизни была она незаменимой помощницей.

На другой год Нелла родила девочку. По настоянию Игната, ее назвали тоже Неллой. Жену с ребенком Игнату пришлось отвезти в Инкерман, а самому вернуться к товарищам.

С того времени каждый сезон они жили в разлуке; муж возвращался только поздней осенью. Жена часто шутила: "Всю зимушку греешь меня, а летом и без того жарко!"

Не нравилось Игнату жить порознь, да что поделаешь, приходилось мириться. Деньги не лежат на дороге, их надо заработать.

Минуло пять лет. А на шестой год Игната постигла беда: приехал с промысла поздней осенью и не застал дома жены. Кинулся к соседям, а те только руками развели: "Да что же ты, дурень, не видел, кого выбирал? Голову тут ей один вскружил…" Жена и вправду увязалась за каким–то моряком и на попечение мужа оставила несмышленую Неллу.

В порыве гнева Игнат порвал метрику дочери, пригрозил ей, чтобы она забыла свое старое имя, и стал звать ее Натальей. Дочке было невдомек, куда девалась мать, долго и безутешно ждала ее, а со временем, когда тоска утихла, стала особенно доверчивой и ласковой к отцу.

Только Игнат был молчаливым, ушел в себя, потом запил с горя. Потянуло его на родину, продал скудные пожитки и уехал в жданную, по которой сердцем изошелся, Ивановку. Отца не застал. Фрол лежал на погосте.

Не успел обжиться, как языкастые бабы пустили слух: "Чужая кровь в дочери Игната. Антихристом рождена". Бабы это говорили, суча перед диковатой, как лань, девочкой кулаками. Наталья смекнула, в чем дело, и в слезы: "Батя, уедем отсюда. Житья не дадут!.." Отец цыкнул на нее и выскочил на улицу, подбежал к судачившим на завалинке бабам, готовый поколотить их.

— Посмейте еще раз обозвать. Только посмейте!.. Я вам подпущу красного петуха!

С той поры как рукой сняло — присмирели бабы, зная вольный нрав Игната. Чего доброго, и вправду спалит, нет на нем креста!

Чем дольше Игнат жил в одиночестве, тем чаще над ним подтрунивали селяне, называя старым вдовцом, и намекали, что выпорхнет дочь из дому некому будет даже белье постирать. Игнат страшился одиночества и, раскинув умом, решил: пока не поздно — жениться. Посватался к вдовушке Пелагее, по душе она ему пришлась — степенная, умелица на все руки. Вторая помолвка была справлена без радости и без печали.

Через год Пелагея принесла ему дочь. Игнат загорюнился, узнав, что народился не сын, но бабка–повитуха утешила: дочка–то вылитый папаша, и, стало быть, наречено ей быть счастливой. Назвали ее Верочкой.