Вторжение

Да,— подтвердил Пономарев,— я действительно дважды по заданию ЦК выезжал в Афганистан — для примирения враждующих группировок внутри НДПА. Нас тревожила эта конфронтация. Было ясно, что ни к чему хорошему она не приведет. Мы знали, Тараки находится под сильным влиянием Амина, которого наши чекисты подозревали в связях с американской разведкой. Он учился в США — может быть, этот факт их настораживал, не знаю. И вот Амин стал руками Тараки расправляться с парчамистами и вообще со всеми неугодными ему людьми. Возможно, у него и были основания кого-то наказать, но не так же круто... Сама революция из-за этого представала в каком-то неприглядном свете. Наше руководство считало, что так нельзя. Прибыв в Кабул, я откровенно говорил с Тараки. Он соглашался с тем, что мои упреки справедливы, благодарил за советы. Но все там продолжалось по-прежнему. Второй визит, состоявшийся летом 1979 года, также был связан с разногласиями в НДПА. Тут мне памятен разговор с Тараки по поводу его предстоящей поездки на Кубу. Я говорил о том, что сейчас не время покидать Кабул, что обстановка требует его ежедневного присутствия в стране. А он мне: «Но ведь сам Фидель Кастро приглашает». Я — опять его уговаривать. Он покивал головой, будто согласился с моими доводами. А вернувшись в Москву, я узнал, что Тараки все же едет на Кубу.

—

Скажите, Борис Николаевич, можно ли считать, что наше высшее руководство внимательно относилось к поступающей из Афганистана информации и адекватно на нее реагировало?

— Нет. Руководство занималось этой проблемой поверхностно. Брежнев вообще мало интересовался Афганистаном. Пережив к тому времени два инфаркта, он был очень слаб. Устинов стал уделять внимание этому региону только тогда, когда решился вопрос о вводе войск.

52-летний хазареец Абдул Карим Мисак, один из основателей партии, в августе 89-го был назначен мэром Кабула. До этого почти десять лет не имел никакой работы. «Вообще никакой?» — не веря, уточнили мы. Ни один мускул не дрогнул на его усталом лице: «Иногда я писал кое-что для себя без всякой надежды когда-нибудь опубликовать», — «Вы что же, все десять лет просидели в своей квартире?» — «Но это было лучше, чем сидеть в тюрьме Пули-Чархи». Столь затянувшийся домашний арест связан с прошлым Мисака. На первом съезде НДПА он стал кандидатом в члены ЦК, потом его избрали в Политбюро, в «эпоху Амина» — министр финансов, лицо приближенное к трону.

С приходом советских войск две недели отсидел в тюрьме. Утверждает, что всегда в открытую выступал против нашего военного присутствия в Афганистане. Если это так, то Мисаку, можно сказать, повезло, ибо некоторые видные халькисты все еще (а наш разговор происходил в конце 1989 года) прозябали в тюрьме. Это, например, министры высшего образования, энергетики, сельского хозяйства, начальник Главпура... А наш собеседник стал не только мэром, но и членом ЦК, то есть прямо из-под домашнего ареста угодил в руководящую элиту страны. «Хотя все десять лет я не знал, считаюсь ли членом партии. Никто не мог ответить на этот вопрос».

Мы говорили с кабульским мэром несколько часов кряду.

-— Вы спрашиваете об Амине? Тогда записывайте. Первое: Амин никогда не был агентом ЦРУ. Он был коммунистом. Но он был таким коммунистом, как Сталин, он очень любил Сталина и даже старался кое в чем ему подражать. Он также был пуштунским националистом. Всячески раздувал собственный культ, причем жаждал известности не только в Афганистане, но и во всем мире — эти его амбиции в буквальном смысле не знали границ. Не могу отказать ему в таланте крупного организатора, правда, оговорюсь, что прогресса во всем он стремился добиться очень быстро, сию минуту.

Иногда Амин с восторгом начинал рассказывать о Фиделе Кастро, было заметно, что он завидует его огромной популярности, авторитету, его героическому прошлому. Будучи министром иностранных дел, он дважды побывал на Кубе и там, судя по его словам, Кастро очень гостеприимно принимал Амина, даже позволил ему присутствовать на заседаниях Политбюро, о чем Амин рассказывал с особым воодушевлением.

Был тщеславен, имел склонность к театральным эффектам. Снимался в художественном фильме, играя в нем роль героя подполья, вождя апрельской революции, то есть самого себя. Причем делал это с увлечением: придумывал разные сцены, заставлял переделывать сценарий — часто в ущерб исторической правде, но зато с пользой для самого себя. Он хотел появиться на экране в образе храброго, благородного и мудрого революционера, который постоянно печется о благе народном и при этом страшно рискует жизнью.

После апрельского переворота, освободившись из тюрьмы, он захотел въехать в центр города на танке. Танк встал на площади, Амин поднялся на башню и высоко поднял правую руку, на которой болтались наручники. Толпа от нахлынувших чувств взревела. Уже один только этот жест сразу сделал Амина чрезвычайно популярным. Похожий эпизод он требовал включить и в фильм.