Вторжение

— Знаем, — за всех ответил Костров. — Что–то, товарищ генерал, никак мы силы не наберемся. Иной раз такая злость берет, что просто слов не находишь, как это назвать.

— Гайка слабовата, — поддакнул Бусыгин. — Ее, войну–то, с толком да понятием нужно вести.

— С понятием, говоришь? — медленно переспросил генерал. — А в чем же это понятие, по–твоему, заключается?

— Вам сверху–то виднее.

— Все–таки? — Командарм бросил на Бусыгина пытливый взгляд. — Ты не стесняйся, руби, как понимаешь. А мнение твое очень дорого. Ведь в конце концов самый главный на войне — это боец. Штаб разрабатывает операцию, командующий отдает приказ, а победу добывает горбом своим, кровью своей он, только он — боец. Верно, а?

— Да, — подтвердил Бусыгин и оглянулся, как бы ища поддержки у товарищей. — Одно у меня в голове не укладывается… Поглядишь по карте Германию — ни в какое сравнение не идет с нашей страной, и народ у нас упорный да задиристый. За волосы его не тащить на войну. Сам идет. А получилось хуже некуда: немцы берут нас за горло. Не пойму, почему они столько времени нас гонят?

Рокоссовский взял суковатую палку и начал помешивать в печке. Тлеющие головешки вспыхнули пламенем. Генерал снял папаху, провел рукой по волосам: в отсветах огня виднелось его красивое продолговатое лицо. Своим ровным, спокойным голосом и выражением умных, доверчивых глаз он как–то сразу пришелся всем по душе в землянке.

— Вы вправе ждать от меня объяснения, — раздумчиво и сосредоточенно проговорил Рокоссовский. — Но я также вправе оставить этот вопрос без ответа. История за нас рассудит, она найдет и правых и виноватых. Скажу только одно: крупный промах мы дали.

— Ну, ясно, — подхватил кто–то со вздохом. — А теперь расплачиваемся…

Рокоссовский кивнул. Вероятно, он мог бы сказать еще многое, но сдерживал себя. То понимание, которое было достигнуто в землянке между ним, командующим армией, и бойцами, вполне удовлетворяло. Увлекшись беседой, не переставая спрашивать бойцов, генерал как бы проверял свои мысли, убеждения. После недолгой паузы он поглядел на Кострова и спросил:

— Зимовать в ней собираетесь?

— В землянке? — переспросил Костров и пожал плечами. — Как будет велено.

— А как вы сами думаете? Можно ли немцев держать до весны у ворот столицы?

Костров взглянул в глаза генералу, недоумевая, всерьез он говорит или шутит. Но голос, каким спросил командарм, и выражение его лица были столь естественны и строги, что Костров ответил с той же непосредственной твердостью:

— Нет, нельзя. Враг, как рак, может перезимовать под корягой, а весной опять растопырит клешни для добычи. Надо ему сейчас отрубить эти клешни.

Командарм перевел взгляд на Шмелева, как бы говоря: "Чуешь, как настроен народ. И это после стольких бед и лишений. Надо гнать оккупантов, как можно скорее гнать, и мы не должны, не имеем права поступать иначе". И генерал в знак согласия с мнением бойцов закивал головой.

Снаружи донеслись звуки орудийных выстрелов.

— Крепкий перед вами орешек? — спросил командующий у Кострова. Знаете, с кем придется иметь дело?

— Расколоть можно, — ответил лейтенант. — Намедни пленного приволокли. Во всем женском.

— Они ничем не гнушаются, — сказал Рокоссовский. — Зима поджимает, русские морозы, а обмундирование теплое берлинские стратеги не подослали, вот они и воюют с бабами, стаскивают с них одежду, чтобы не поморозить свои конечности… — с ухмылкой добавил он.

— Последние данные разведки подтверждают, — вмешался все время молчавший Шмелев, — новая дивизия переброшена из Африки. Даже танки. Покраска белая, но местами видны желтые пятна.

— Они напрягают последние усилия, — заметил командующий.

В это время вместе с клубами холодного воздуха шумно ворвался Микола Штанько. Поставил у порога огромный зеленый термос, потер руки.

— А ну, хлопцы, снидать налетай! Горячий суп из гороховых круп!

В землянке никто не двинулся, даже не пошевелил головой. Только сидящий у двери боец дернул старшину за полу шинели. Это удивило Штанько, и он с напускной воинственной строгостью прикрикнул:

— Да шо ж вы, бисовы души, сидите, как примерзли к полу, чи контужены?

Старшина повернулся к печке и только сейчас увидел комдива Шмелева и рядом с ним широкоплечего генерала в бекеше. Микола Штанько встал навытяжку.

— Корми бисовых душ, — усмехнулся генерал. — Мы все проголодались…

Опять донеслась орудийная стрельба, послышался близкий визг снаряда, и тотчас взрывом тряхнуло землянку. С наката посыпался песок.

— Ишь, черти, как нарочно. Суп подсолили, — заметил генерал, вызвав этим смех собравшихся в землянке.

— Когда же мы, товарищ генерал, им подсыпем перцу? — спросил Бусыгин.

Командующий сразу не ответил. Что–то мучило его, мешало вот так сразу ответить на вопрос, который, быть может, не раз задавал самому себе.