Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны

Меня же решили в Афганистане заменить. По правде сказать, я зверски устал, спал по 3–4 часа. Но о замене не просил. Скорее всего, определенных лиц не устраивала моя позиция в отношении возможного ввода войск и взгляд на личность Амина.

В течение двух с лишним месяцев вводил в курс дела моего преемника генерал-лейтенанта Г. И. Демидкова. Тот вернулся в Москву, доложил Устинову согласованную со мной точку зрения на развитие событий в ДРА и сразу впал в немилость. Григория Ивановича вместо Афганистана отправили в Монголию. А меня сменил генерал-полковник С. К. Магометов.

6 декабря 1979 года я прилетел в Москву насовсем. Состоялся подробный разговор с Огарковым. «Лев Николаевич, будет ли афганская армия стрелять в наших солдат?» — неожиданно спросил Николай Васильевич. «Никогда», — ответил я. Спустя короткое время понял, почему он спросил меня об этом.

О вводе войск я узнал в крымском санатории. Не мог ни есть, ни пить. Бросил санаторий и уехал домой в Кишинев…

Я очень доволен тем, что не участвовал в этой авантюре, что совесть у меня чиста.

Предоставим слово еще одному военному — генерал-майору В. П. Заплатину, хорошо знавшему тогдашнюю ситуацию в ДРА.

— В мае 1978 года меня спешно направили в Афганистан как советника начальника главного политуправления афганской народной армии.

Встретили радушно. Я сразу же был принят Тараки, который дал мне полную инициативу во всем. Довелось побывать во всех гарнизонах, где стоял хотя бы один афганский батальон. Каждый день мне представляли двадцать — тридцать офицеров, рекомендованных на политработу. Отбирал тех, кто, по моему разумению, наиболее подходил для этого. Вскоре началась учеба первой группы отобранных афганских офицеров.

— Василий Петрович, положение в Афганистане обострялось с каждым месяцем. Чувствовали ли вы это?

— Несомненно. Особенно влияли на ситуацию отношения между руководителями НДПА, разногласия «халькистов» и «парчамистов». И хотя расхождения во взглядах публично отрицались (Тараки, например, на одной пресс-конференции так и заявил: «Парчам» и «хальк» — это одно и то же, между ними нет никакой разницы, мы не отделялись друг от друга и вместе обрушивались на своих врагов…»), на деле происходило иначе. Борьба за власть становилась все ожесточеннее.

И вот здесь некоторые наши советники, на мой взгляд, не разобрались в ситуации. «Все валится, все рушится», — считали они. Таков был рефрен их сообщений в Москву. Вместо детального, глубокого, объективного анализа обстановки возобладали эмоции. Возможно, кому-то это было на руку, кто-то преследовал свои личные интересы — не берусь судить.

Не лучше действовали и приезжавшие из Москвы ответственные работники различных ведомств. Вспоминаю появление в Кабуле заместителя министра внутренних дел СССР В. С. Папутина. Первый раз он посетил Афганистан в 1978 году, стремясь наладить сотрудничество по линии МВД. Второй раз, о котором веду речь, Папутин прилетел в Кабул 22 ноября 1979 года. Через несколько дней только что назначенный послом в Афганистане Ф. А.)Габеев позвонил мне и попросил зайти к нему. Он показал текст шифровки, которую надлежало отправить в Москву. В ней оценка ситуации в Афганистане давалась резко субъективной, в том числе неверно оценивалось и состояние армии. Под документом стояла подпись Папутина. Табеев, едва начавший знакомиться с положением дел в стране, хотел проконсультироваться со мной, для чего и позвал к себе.

— Категорически не согласен с текстом, — без обиняков сказал я и объяснил, почему.

— Тогда идите к Веселову (партийному советнику. — Авт.) и вместе исправьте текст, как считаете нужным.

Мы с Веселовым срочно встретились с Папутиным.

— Вы, Виктор Семенович, успели побывать только в одном гарнизоне, как же можете судить в целом об афганской армии? — в лоб спросил я его.

После некоторого сопротивления он вынужден был согласиться с нашими доводами. Текст был скорректирован и в таком виде отправлен в Москву.

Я не виню лично Папутина — таков был стиль работы многих приезжавших в ДРА наших высокопоставленных руководителей. Да и часть находившихся в Кабуле советников не отвечала своему назначению.

(28 декабря 1979 года на 54-м году жизни В. С. Папутин покончил с собой. «Правда» опубликовала некролог, разумеется, без намека на самоубийство только 4 января. Трудно судить, был ли шаг бывшего партийного работника, а затем генерал-лейтенанта внутренней службы продиктован поездкой в Кабул или чем-то иным. По Москве ходили противоречивые слухи, некоторые связывали трагический исход с Афганистаном).

Ф. А. Табеев: Тут какое-то недоразумение. Этого не могло быть, поскольку Папутину, приезжавшему исключительно для проверки работы советников МВД, не требовалось подписывать у меня свою телеграмму. У них, в представительстве МВД, была своя шифросистема. Никогда я не визировал их телеграмм.