Вторжение в Московию

Но она опять смолчала. Она уже узнала его, его злопамятность. Он припомнит и то, что пустяком считают многие, всё вывернет наизнанку. И она уже опасалась его, вот этого, непонятного для неё, преследования даже в мыслях… «Да откуда он появился вот такой-то!..»

Матюшка остановился, задумчиво посмотрел на неё. Только сейчас он заметил, что она покраснела, вот-вот, кажется, взорвётся из-за чего-то. Он не догадывался, что её чуть не убили его пылкие речи.

И он простился с ней, ушёл, так и не досказал многое, но с мыслью, что это всему причиной Казановская, почему-то настраивает против него царицу.

* * *

Известие о поражении Зборовского от войска Скопина и де ла Гарди и все подробности о том дошли до Троицы, до Сапеги. К тому же лазутчики донесли ему о силах Скопина. И он понял, что переборщил, воюя с Рожинским, и немедля выступил с полками из-под Троицы.

Узнав об этом, Скопин поручил де ла Гарди осаду польского гарнизона, засевшего в Тверском детинце. Сам же он перешёл к Калязину монастырю и часть войска перекинул на правый берег Волги. Там он занял удобные позиции, построил укрепление и посадил в нём гарнизон, чтобы встретить полки Сапеги ещё за Волгой.

А Сапега приближался к Волге осторожно. Он боялся большой стычки не меньше, чем Скопин. Они, как два бойца-тяжеловеса, знали, что если пропустит первым удар, то уже не встанет. Поэтому-то, встретив на пути к Волге потрёпанного Зборовского, Сапега охотно вернулся с ним назад к Троице. К тому же нашёлся и повод очевидный: они решили сначала взять всё же штурмом упрямую обитель, не оставлять её у себя в тылу.

В пятницу 28 июля 7117 года от Сотворения мира, по русскому календарю, 7 августа 1609 года — по-европейски, за три часа до рассвета, начался новый штурм монастыря. Первым на приступ пошёл Зборовский, к нему присоединился и Лисовский. Тот отступил из-под Ярославля, где он тоже был побит московитами. И вот теперь он оказался в одной связке с такими же товарищами по несчастью… Три раза сигнально грохнула пушка с Красной горки. И все бросились под стены, тащили лестницы, катили щиты, бежали с клинками… И вскрики оглашали каменные стены. Вот тут на месте с чего-то затоптались пятигорцы, давай стрелять по тёмным стенам… А там, на стенах, вспыхивали факелы, тотчас же вниз летели бочки с горящим смольём, туда же сыпались потоком камни, метались стрелы, ища в потёмках свою цель под стенами. Кряхтели катапульты, сбрасывая вниз валуны, ломались лестницы под их ударами, стучали холодно секиры. Пищали затинные грохотали, от страсти раскалялись докрасна, шипели и захлёбывались, выплёвывая гранату за гранатой на головы штурмующих.

Вновь трижды поднимали Зборовский и Лисовский всех воинов под стены, теряя на каждом приступе людей. И отступились они от своей затеи, отвели назад полки по ставкам. Так неудачно закончился и этот, уже третий штурм. Это была последняя попытка взять штурмом обитель святого Сергия. Но этого никто тогда ещё не знал. В обители крепились, готовились и дальше стойко нести все тяготы осады. А Сапегу поджимал, торопил неумолимый ход войны: ему угрожал Скопин своим присутствием на берегах Волги, хотя и стоял пока от него ещё далеко. И третьего августа, в четверг, как правоверный мусульманин, он выступил походом на Калязин монастырь, навстречу Скопину, своей судьбе. И провожали его падающие дождём по ночам звёзды. На путь славы: решили так гусары, направляясь к другой обители. В Троицкой же обители монахи, из уцелевших после штурмов, молились на те же самые падающие звёзды и благодарили небеса за спасение от настырного врага.

Глава 13 НОВЫЙ ХОЛОП

Ураз-Мухаммеда пригласили на приём к царю.

Димитрий собирался расспросить его о набеге калги[67] Джанибека вот только что на Русь. Точнее, расспросить не его, а его гостя. Тот жил у него на татарском дворе, пришёл же сюда, под Москву, из степей вместе с калгой.

Татары вошли к нему и остановились на расстоянии от трона, встали по ранжиру, как их ввёл в комнату Михалка Бутурлин.

Димитрий скользнул взглядом по Келмаметке, ничем не примечательном и сером. Тот забывался сразу же. Не задержал он глаза и на касимовском хане, уже примелькавшемся здесь в Тушино, но невольно обратил внимание на его спутника. Тот был лет тридцати. И чёрный волос вился у него, как у цыгана. Лицом он был белее обычного ногайца, выросшего в степи под ветром сухим, непостоянным. К тому же он был строен и, похоже, силён и ловок.

Таким увидел он Петра Урусова, крещёного ногайца, князя из рода хана Исмаила, Ураком названного в улусе при рождении. Тот явился с компанией ногайских мурз, каких таскал за собой и хан Кирмана.

Третьяков, как дьяк Посольского приказа, представил ему нового обитателя лагеря, подвластного ему.

И стройный белокожий ногаец, шагнув вперёд к трону, поклонился ему и тотчас же сделал шаг назад.

— Государь и великий князь, прими от твоего холопа, Петрушки Урусова, скромные дары!

Его голос, звучный, заполнил все углы палаты. Речь русская лилась непринуждённо из уст его.