Вторжение в Московию

Станислав догадался, что её беспокоит, и поддержал разговор:

— В Тушино вести дошли. Говорят, Лисовский побил Скопина. Положил более семи тысяч, опасно ранил самого… Но этому никто не верит.

— Прихвастнул, — согласилась она.

Станислав замялся, как бы поделикатней перейти к тому, ради чего, выезжая из лагеря, специально захватил с собой её придворных девиц, чтобы иметь повод для встречи и разговора.

— Марина, я еду к королю с посланием от войска, — начал он издалека. — И меня там спросят о тебе, — запнулся он на самом главном. — Повинилась бы ты перед королём, отстала бы от этого Димитрия! — наконец решился он и сам испугался своей же смелости.

Он хорошо знал сестру, знал, что в гневе она не пощадит никого, даже родственников: прикажет — и преданные ей донские казаки тут же вздёрнут кого угодно, хотя бы вот на этих монастырских стенах.

Марина побледнела, сжалась от его слов, как от удара, и, казалось, стала ещё ниже ростом.

— Он мне муж, — проговорила она, чётко произнося каждое слово и неприязненно глядя на него.

— Какой муж! — вырвалось у Станислава, и он вскочил с лавки. — Твой Димитрий там, на Москве, остался!..

Он понимал, что этого не следовало говорить. Но какой-то бес толкал его всё дальше и дальше, и он уже не мог остановиться.

— Я сам видел его! Три дня он лежал на Лобном — голый, с Басмановым в обнимку! — злорадно выпалил он; в глубине души он уже не надеялся на благополучный исход встречи с сестрой.

— Мой муж сейчас в Калуге, — повторила она, ещё сильнее побледнела и в то же время успокоилась. — Обвенчались мы недавно, тайно. Филарет венчал…

Поражённый услышанным, Станислав плюхнулся обратно на лавку. До сих пор все родственники, в том числе и он, смотрели на её брак со вторым Димитрием как на что-то фиктивное, нужное только их делу. И ради этого они уговорили её признать мужем неотёсанного мужлана, где-то откопанного Меховецким. И вот теперь, оказывается, она признала его мужем не только перед людьми, но и перед Богом, и даже по-православному… А такого Мнишки не ожидали. Это коробило их честь родовитых польских вельмож и католиков.

— Королю, говоришь, повиниться?.. Не бывать тому! Я царица московская! Церковь признала это, народ русский целовал крест мне! И никто не лишал меня прав на трон! Королю повиниться?! — повторила она и криво усмехнулась. — Хорошо, передай, пусть его величество уступит его высочеству Краков, тогда он отдаст ему Москву!..

У Станислава всё поплыло перед глазами. Он уже ничего не видел, кроме белого и холодного, как мрамор, лица какой-то чужой женщины. Нет, не сестры, с которой он с малых лет всегда был в дружеских отношениях. Перед ним сидела обезумевшая от честолюбия женщина.

— У меня теперь одна дорога! — добавила она. — И дальше наши пути расходятся! Передай это отцу!.. Прощай! Больше мы не увидимся!

Она встала из-за стола и быстрой семенящей походкой вышла из трапезной, держа прямо и высоко маленькую головку. Вслед за ней торопливо вышла Казановская. За всё время их разговора она не проронила ни слова, а только широко открытыми глазами взирала на них обоих.

Монастырь она покинула с донскими казаками, с собой взяла лишь одну Казановскую. Остальных придворных дам она отправила со Станиславом под Смоленск.

— Антип, какой сегодня день? — спросила она атамана, скакавшего рядом с ней.

— Сретенье сёдня, матушка! — поклонился ей Бурба. — Весна!

— Да, весна! — эхом отозвалась она.

— Даст Бог, завтра дома будешь, государыня!..

Она ничего не ответила ему, провалилась в очередной раз в какое-то странное забытьё. Всю дорогу до Калуги она ехала верхом впереди отряда, вместе с атаманом, и лишь изредка наведывалась к саням Казановской. А позади неё тенью мотался казачонок Фомка.

К Калуге они подошли ночью. У городских ворот их долго изводили допросами, не пуская за стены, всё выясняли, зачем пришли и кто такие…

— Каморник Димитрия! — не выдержала этого и звонко выкрикнула Марина, гарцуя под стеной на скакуне. — Важные вести государю! Открывай немедля, не то прикажу повесить!

— Повесить?! — рассердился приворотник. — Каждый едет, и каждый грозит повесить! А кто ворота открывать будет?!

На стене стали недовольно ругаться, послали до хором государя.

Через некоторое время к воротам прискакал Звенигородский с казаками царской охраны и закричал на стражников: "Государь велел впустить каморника! Живей, живей, чего медлите!"

Загремели цепи, и вверх поползла тяжёлая решётка. Затем в разные стороны двинулись створы ворот, открывая тёмный вход в проезжей башне.

Не дожидаясь, когда полностью откроют ворота, донские казаки подхлестнули коней, оттеснили стражу и увлекли за собой Марину. Глухо простучали копытами кони по тёмным узким улочкам сонного города и вынесли седоков к царским хоромам. Здесь казаки придержали коней, пропустили вперёд Марину и сани Казановской.

Димитрий уже поджидал их у крыльца. Он догадался, что за каморник рвётся ночью в город. С изумлением увидел он, как в сопровождении казаков во двор лихо влетел на скакуне безусый миловидный гусар в щегольском кафтане и ловко соскочил на землю.