Вторжение в Московию

— Марина, доченька, я лелеял тебя и хотел видеть счастливой и богатой! Никогда ни в чём не упрекал, не просил и не настаивал. А сейчас молю, и на коленях: одумайся!.. Ноша царицы нелёгкая. Димитрий — государь! Вольность в его власти. Тебе же пускай послужит утешением величие, каким не сподобились твои сёстры… Подумай: земли Новгородские и Псковские перевесит ли вольность государя?

— Отпиши — пусть бросит! — со слезами вырвалось у неё. — Нет! Сошлёт — в келью! И помнил бы о чести царицы!

— Ладно, ладно! — поднял руки пан Юрий, соглашаясь во всём с ней. — Но Констанцию тебе встречать надо и быть на бракосочетании у короля!

— Нет! — резко ответила она.

По её тону он понял бесполезность уговоров и довольствовался лишь малым.

— Только ехать в Москву — обязательно ехать!

— Хорошо! — надменно процедила она, поджала тонкие губы, и у неё непроизвольно вырвалось рыдание: "Димитрий!"…

Пан Юрий украдкой перекрестился, вышел от неё и в передней комнате столкнулся с отцом Ланицием. Он не ожидал увидеть его тут и удивился: "Па-атер! Какими ветрами!"

— Государь послал в Рим, — скромно ответил отец Андрей.

Пан Юрий с любопытством оглядел патера, одетого в русского покроя монашескую рясу, с длинными волосами и бородой, и, на православный манер, с большим массивным крестом, висевшим на груди.

— Экий ты, однако! Ха-ха-ха! — бесцеремонно расхохотался он. — Схизматик, чистый схизматик!.. Как там тебя уже перекрестили, что ли!.. Хи-хи!..

Заметив на юношеском лице патера румянец смущения, он приложил к груди руку, извинился за дерзкие слова и быстро избавился от него.

— Иди, великая княгиня будет рада видеть тебя и услышать весточку от царя!

* * *

По тёмным лесным дорогам, далеко от столицы, ночью на рысях шёл большой отряд всадников. В сёдлах покачивались хмурые, сжившиеся с дальними переходами донские казаки. Они зорко всматривались вперёд и старались обострённым чутьём опытных воинов предугадать опасность, которая грозила со всех сторон в это страшное, разнузданное время, обрушившееся на Россию.

Отряд шёл всю ночь и на рассвете, когда только-только забрезжило, подошёл к стенам Иосифа монастыря, под Волоком Ламским.

Бурба остановил казаков и подъехал к саням, где спала Марина.

— Государыня… — тихонько окликнул он её. — Проснись…

— Это ты, Димитрий! — испуганно вскрикнула она, открыла глаза и спросонья не сразу поняла, то ли всё ещё видит сон, то ли всё происходит наяву.

— Нет, это я — Бурба, — ответил атаман и забеспокоился. — Уж не заболела ли ты?!

— Что случилось, Антип? — окончательно придя в себя, спросила она, когда увидела невдалеке высокие стены. — Где мы?

— Под Волоком, у монастыря. Зайти бы надо, отдохнуть. Кони пристали, да и люди тоже.

— Хорошо, стучись.

Казаки, ругаясь, живо втолковали опасливым сторожам, что с ними под стенами стоит царица. И им тут же открыли ворота.

Сани Марины подкатили к крыльцу келейной, подле которого кучкой стояли польские гусары.

К своему удивлению, она увидела среди них своего брата Станислава.

Тот вскрикнул: "Марина!" — и шагнул к ней навстречу.

Она вышла из саней, обнялась с ним. И тут же она увидела, что к ней бежит Казановская, подхватив подол юбки. А за ней спешат, по узкой тропинке в глубоком снегу, все её придворные девицы.

Издёрганная, измученная опасностями и дорогой, она чуть было не расплакалась при виде их. Она раскраснелась, вновь стала обаятельной и непосредственной, какой была в Сандомирской экономии и какой её ещё помнила пани Барбара. Но уже через минуту она оправилась от волнения и сухо поздоровалась со всеми, как и положено было царице.

— Как выбрались-то?

— Ничего, слава богу, всё обошлось… Рожинский отпустил, — бормотала Казановская, всхлипывала и размазывала платочком по щекам слёзы, с состраданием оглядывая осунувшееся лицо своей любимицы.

Затем она спохватилась, захлопотала, проводила с дамами Марину в уже отведённую для неё большую келью. Марина переоделась с дороги и вышла в трапезную к столу, накрытому по случаю её визита.

При её появлении гусары поднялись из-за стола, поклонились ей и покинули трапезную.

За столом с ней остались только Казановская и Станислав.

— Ты куда едешь? — спросил Станислав её.

— В Калугу, к Димитрию… Как там у него? Что слышно?

— Он посылал казаков встречать тебя. Да их побил Млоцкий… Сейчас набирает войско. К нему идут донцы, татары…

Станислав замолчал, заметив, что она отрешённо смотрит в сторону, не слушает его.

— А ты-то куда? — вяло поинтересовалась она.

— Под Смоленск. Рожинский послал… Смута в Тушино. Войско распалось, не подчиняется гетману. Жолнеры стреляли в него, чуть не убили. Он бежал с коло[94], со своими, на позиции, отстреливался… Многие настроены бросить лагерь и уйти в Калугу.

Слушая его, она не могла сдержать мстительной радости: наконец-то ненавистный ей Рожинский побежит от Москвы, и придёт её время — гусары переметнутся к Димитрию.

"Вот только Скопин опасен стал. Уже Троицу освободил. И Сапега побежал от него", — подумала она.

— У Сапеги совсем плохи дела, — сказала она, вслух продолжая свои мысли. — Косо стало наше дело, косо…