Вторжение в Московию

Только теперь Марина вздохнула свободно, и к ней вернулась вновь уверенность. Она была опять вольной птицей. Рядом с ней были её верные донские казаки. Она могла ехать куда хотела. И напряжение последних дней отпустило её. Она почувствовала, как сильно устала. На неё накатила сонливость, и она стала клевать носом. Но тут же в сознании, разгоняя сон, зародилась тревожная мысль, что надо отойти подальше от Дмитрова. Здесь в любую минуту можно было нарваться на разъезды Куракина, которые уходили из острожка на перехват польских кормовщиков… Она ущипнула себя за руку, чтобы не заснуть. И ненавязчиво, как-то сама собой, всплыла в памяти вчерашняя стычка с полковниками Сапеги. И это сразу же разогнало остатки сна. Сердце у неё учащённо забилось от негодования, как бесцеремонно стали вести себя с ней люди. Появилась наглость у тех, кто ещё вчера не смел даже поднять глаза на неё. Она догадывалась и видела по красноречивым ухмылкам, что за её спиной о ней говорят грязь, не стесняются, как в Тушинском городке, так и здесь, в Дмитрове.

Вчера вечером к ней пришёл от Сапеги полковник Стравинский с гусарами и передал, что гетман волнуется за неё и не советует ей покидать крепость.

Марина уткнулась в пушистый воротник шубы и усмехнулась. Даже сейчас она не могла без улыбки вспоминать об этом надутом гетманке, как называла она про себя Сапегу… "У него не больше мыслей и чувств, чем под ржавым панцирем!" О том, что это всего лишь уловка, — и гетман хитрит, неумно, прямолинейно, — догадаться было несложно. И вчера она не сдержалась, возмущённо бросила в лицо его людям:

— Я не позволю ему спекулировать собой для своей личной выгоды! Идите и передайте — у меня есть три сотни казаков! И если дело дойдёт до этого, то я дам ему сражение!

"Какие злонравные люди! — с раздражением подумала она. — Все стремятся играть мной! Как смеют!.. Настанет время — всё припомню! Покажу, что я царица, а не дочь воеводы…

Нет той Марины! Умерла она. Вместе с Димитрием… Многие, многие поплатятся за свою вольность!"

— Кнутом, кнутом их! — вдруг громко, мстительно зашептала она, не замечая, что говорит вслух сама с собой.

Бурба встревожился, подъехал к ней, сочувственно спросил:

— Государыня, тебе плохо?!

— Нет, Антип, ничего! — ответила она, снова взяв себя в руки. — Спасибо, я не забуду этого: всего, что ты сделал для меня. В Москву вернусь — поместье дам. Одарю, щедро одарю!

— Да мы что… — смешался, залепетал атаман. — Мы ведь служим Димитрию не за подарки… Мы за государя стоим, за Расею…

Непривычный к таким разговорам, он смущённо кашлянул:

— Ты, государыня, пошла бы в сани, отдохнула. Ночь на дворе. Далече нам ещё. Поспи до Осипова[91].

"Хорошо, Антип, — сказала она, и ей стало спокойно среди этих неразговорчивых и с виду угрюмых людей. На какое-то мгновение у неё, холёной польской пани, проснулось что-то тёплое, человеческое, к окружающим её простым казакам, которые, она знала, если что-нибудь случится, лягут все до одного, защищая её. И она расслабилась, навалилась усталость, и ей захотелось спать.

— Только, как что — буди!

— Разбужу, разбужу, — добродушно проворчал атаман и громко закричал казакам: Стой!

— Стоять, стоять! — понеслось по колонне. — Бурба стоять кажет!

Отряд донских казаков остановился.

Бурба подъехал к саням, помог Марине сойти с коня, усадил её на медвежью шкуру, укрыл шубой её ноги.

— Ну, пошли! — подал он команду, снова взгромоздившись в седло.

Отряд тронулся с места и двинулся дальше на юг, обходя стороной Москву.

Вскоре Марина крепко спала, забыв о переживаниях последних дней. И во сне к ней вернулось её прошлое, казалось, уже забытое…

* * *

Самбор… Их усадьба… Она вошла в гостиную. Там, рядом с князем Константином и Урсулой, стоял какой-то невзрачного вида, коренастый молодой человек.

Взгляд по нему, мельком и равнодушно… "А-а, это один из тех!"

Да-да, таких, ищущих благосклонности князей Вишневецких в каких-нибудь своих начинаниях, она перевидала уже немало.

Князь Константин, заметив это её равнодушие к своему спутнику, с чего-то вдруг засуетился, закивал почтительно головой в сторону молодого человека: "Позволь представить — царевич Димитрий!"

Этим почтением он брал её вину на себя.

Теперь пришла очередь растеряться ей. Она оплошала, не за того приняла царевича… Опустив глаза, чтобы скрыть смущение, она присела в низком книксене[92].

И хотя слухи о том, что у князя Адама в имении живёт беглый московский царевич, уже разошлись далеко, и об этом было известно в Самборской экономии, воевода пан Мнишек добился этим желаемого: Димитрий произвёл впечатление на его всегда холодную дочь.

Потом царевича увезли в Краков. Оттуда он вернулся сияющим, каким-то ненормальным, был возбуждён, как мальчишка.

А вот и пышный приём, бал, и много гостей… Его закатил пан Мнишек. К тому была веская причина: король не только принял у себя царевича, но и дал согласие содействовать его притязаниям на московский трон…